Под названием "Я СЛУШАЮ, ЛИНА..." повесть опубликована в литературном журнале “Юность” (1993, № 3) и в авторском сборнике "Улица вечерних услад"(серия “Очарованная душа”, издательство “ЭКСМО-Пресс”, Москва, 1998). В начале 2005 года на экраны страны вышел художественный фильм "Неуправляемый занос", снятый по мотивам этой повести.

Мне кажется, я очень долго шла. Нет, не потому, что мой дом был так далеко. Хотя его слабый силуэт и виднелся вдали. Все совсем по-другому. Просто я долго шла. Может быть, потому что падал снег. Мокрый, липкий. Он мешал смотреть вдаль. Может быть, потому что было очень холодно, неуютно, ветрено. И я еле передвигала ноги. Съежившись, сгорбившись, уткнувшись носом в черное драповое пальто. Я никогда не любила этого униженного состояния. По вине погоды, вернее, по вине непогоды. И мне было противно наблюдать за собой со стороны. За скрюченной, жалкой фигурой без возраста и пола...
Мой дом находился на окраине города. И меняэто радовало. Вдали от городской суеты я чувствовала себя уверенно, спокойно. Я чувствовала себя в полной безопасности. Не от какой-то конретной личности. А в безопасности от шума, сплетен, бессмысленных разговоров и встреч. Я сознательно замкнулась в своем придуманном мире на окраине города. Я сознательно уехала из столицы в этот маленький городок. Сознательно теряла друзей. Тем самым защитивашись и от врагов. И когда я потеряла самое дорогое в жизни -- свою любовь. Я, вдоволь наплакавшись в подушку, так ни с кем и не разделив свое горе, наконец облегченно вздохнула. Мне больше нечего было терять. И. значит незачем было больше плакать. И я замкнулась в четырех стенах. Я придумала свое собственное замкнутое пространство. В котором могла спокойно жить. И покой для меня значил уже гораздо большее.
И сегодня, направляясь к своему дому. Тяжело ступая по липким сугробам. Прорываясь сквозь пронзительный ветер и метель. Я радовалась. что дома меня никто не ждет. Кроме покоя. Я радовалась, что наконец-то закончились эти новогодние праздники. В которые мне больше всего почему-то хотелось спать. Может быть, в детстве я ждала от них чуда и сюрпризов. Но это было так давно. Теперь я не любила ждать. Ничего не ждать - это тоже покой. И, наверное, самый настоящий.
Мой дом был уже совсем близко. И я даже сквозь отвратительный ветер и снег была в состоянии разглядеть его слабый силует. Я знала это. И это придало мне силы. Мне сразу стало теплее и уютнее. Я уже легко могла представить, как укутаюсь в мягкий пушистый плед. С ногами заберусь в кресло. И погружусь в какой-нибудь захватывающий детектив. А в руке буду держать сигарету и наслаждаться ее горьким дымом. А за окном по-прежнему будет валить мокрый липкий снег и завывать угрюмую мелодию ветер. Но мне уже ничто не будет грозить.
... Я сразу услышала эти шаги. Но не сразу в них поверила. Я ушла в себя настолько, в свой пушистый пледовый мир, что с трудом воспринимала окружающие шумы.
Но я очнулась. И услышала эти шаги. И вздрогнула. И чуть приостановилась. И на секунду ощутила страх. Леденящий, расслабляющий тело страх. Я не люблю, когда идут позади меня. Мне непременно кажется, что вот-вот меня могут ударить. И я даже чувствую это учащенное дыхание и бешеное биение сердца. Когда вот-вот могут ударить. Но я все равно никогда не оглядываюсь. Может быть, от страха. Может быть, оттого, что предпочту смерть унижению. А может, потому, что не решаюсь смотреть в глаза смерти. А может быть, не хочу знать свидетелей последних минут моей жизни.
...Шаги были крупные. Размашистые. Скрипучие. Это мужчина. Ну, конечно, это мужчина. Но уже, подумав это, почему-то не испугалась. Я решила идти, не оглядываясь. Что бы ни случилось. В конце концов, может быть, так и надо? Погибнуть внезапно. Погибнуть, так и не узнав причины смерти. Погибнуть, так и не увидев лицо своего врага.
Шаги ускорились. И я невольно задержала дыхание. И невольно прикрыла глаза. Чья-то рука вцепилась в мое плечо. Но удара я не почувствовала. Я по-прежнему не оглядывалась. И по-прежнему молчала. И несмотря на страх, дерзкая мысль успела промелькнуть в моем сознании: "Кто посмел посягнуть на мой покой?"
— Я бы...-- робко, нерешительно, почти боязливо, почти по-детски начал чей-то хрипловатый голос, -- я бы хотел спросить... Мне бы...
И только тогда я свободно взодхнула. И оглянулась. Он стоял напротив меня -- длинный, сутуловатый и, как мне показалось, очень неопрятный. И за его плечом болталась гитара. Я вглядывалась в его лицо. Совсем юное. Но все-таки мне трудно было точно уловить черты его лица. Только глаза, раскосые, зеленые глаза светились в темноте, как у заблудившегося кота.
-- Я слушаю,-- ответила я. Отлично зная, что мое лицо оставалось каменным.
-- Видите ли, -- он шмыгнул носом. И вытер нос рукавом пошарпанной кожаной куртки. -- Я бы... В общем... Я никого тут не знаю. Я не здешний. Если можно... Только переночевать...
Я посмотрела на него как на сумасшедшего. Переночевать! Он наверное спятил, этот зачуханный мальчишка! И так просто! Поздним вечером, когда ни одной души. Когда зови -- не зови, не дозовешься на помощь. Переночевать! К такой наглости я была не готова.
Он прочел на моем лице все.
-- Вы не подумайте,-- робко начал он. -- Я не вор и не бандюга какой-нибудь там...
Ну уж, конечно, мне такое и в голову не могло прийти. И я с презрением взглянула на его дырявые джинсы. На мокрые длинные волосы, к тому же, по-моему немытые. Да уж! Очень он смахивал на девицу из благородного пансиона.
-- Это смешно, -- только и ответила я ему. И резко повернулась. И пошла. Медленно. Не согнув спину от холода. Я шла так, словно мне вот-вот выстрелят в спину. И я с достоинством готова была принять эту участь. Я шла не оглядываясь. И физически ощущала, как в мою прямую спину стреляют его зеленые кошачьи глаза. Я замедляла и замедляла шаг. Это происходило помимо моей воли. Моего желания. Неожиданно мне вдруг расхотелось забираться с ногами в кресло. Укутываться в свой пушистый плед. И утыкаться носом в какой-то бестолковый детектив. Мне даже курить, черт побери, расхотелось! Мне вдруг, неожиданно опостылело собственное благоустроенное, уютное, благовоспитанное одиночество. Свой аккуратный чистый плавный мир, в котором ничего не происходит и ничего не может произойти. И который я сама для себя выбрала. Мне вдруг захотелось риска.
А его зеленые кошачьи глаза все стреляли и стреляли в мою спину. И я, не оглядываясь. Отчетливо видела его. Стоящего посредине дороги. Неопрятного. Непричесанного мальчишку в пошарпанной куртке. И мне вдруг показалось нечестным оставить его вот так. Вдруг. На середине дороги. На середине судьбы. В чужом городе. В холодной ночи. Впрочем, я себе лгала. Впрочем, мне себя непременно нужно было оправдать.
И я остановилась. И по-прежнему не решалась оглянуться. Он мигом очутился возле меня. И вновь вцепился в плечо.
-- Я знал. Я чувствовал, что вы не откажете.
Я ради приличия удивленно подняла брови. Но он даже не обратил внимания на мое наигранное удивление. И покорно поплелся рядом со мной.
Я знала, чем рисковала. Но я уже ничего не боялась.
-- Вы уже не боитесь?-- спросил он невинно. Но в этой невинности я прочитала недоумение.
Я нахмурилась и промолчала.


Мой дом стоял на окраине города. Мой дом утопал в снегу. Мой дом выглядел отчаянно одиноким. И он мгновенно сообразил, что в этом доме живет одинокая женщина.
Он замялся.
-- Извините, я не знал... Вы действительно не боитесь? -- по-детски, с любопытством сверкнули его глаза. -- Я ведь не знал, что вы совсем одна. Вы не боитесь риска?
Я пожала плечами.
-- Я ничего не боюсь,-- сухо ответила я. Впрочем, я почти не лгала.
Он восхищенно смотрел на меня.
Мы зашли в дом. И я сразу же зажгла свет. Нет, не от страха. А так, на всякий случай.
Свет вспыхнул. И осветил его мальчишечье лицо. Он дышал на свои озябшие руки. И морщился от холода. Он был далеко не красив. Впрочем, разве можно определить, красив или нет мальчишка в семнадцать, восемнадцать, девятнадцать?.. Я бы сказала, что в нем было что-то безобразное, отталкивающее. То ли впалые щеки. То ли слишком большие губы. То ли перебитый искривленный нос. К тому же я отметила, что у него еще не прошли юношеские прыщи на лице. Я невольно поморщилась. А впрочем...
Впрочем, я не буду скрывать, но в нем был, честное слово, был этот кайф. Который даст о себе знать лет через десять. И от которого можно потерять голову.
Мне было уже за тридцать. И голову я, ну никак и ни под каким предлогом, терять не собиралась. Я просто оценивающе, с высоты своих "уже за тридцать" осмотрела этого мальчишку с ног до головы. И не без усмешки подумала, скольким дурочкам ему удалось вскружить голову. Я махнула рукой. Это не мое дело.
Он улыбнулся. Я улыбаться в ответ не собиралась.
-- Умойтесь,-- коротко отрезала я. И еще раз отметила про себя его неряшливый, неопрятный вид. Я бросила в него полотенце.
И он послушно поплелся в ванную комнату. И я слышала, как он там фыркал и что-то бурчал себе под нос. Вскоре он вышел, на ходу вытирая свои непослушные длинные волосы.
-- Странно,-- усмехнулся он.-- Вы ничего не спрашиваете. Кто я? Откуда? Неужели вы вот так просто способны впустить в дом первого встречного?
-- Мне нет абсолютно никакого дела до вашего прошлого. Впрочем, и настоящего. Завтра утром вас не будет. Вы изчезнете. Словно вас никогда здесь и не было. А теперь мне пора спать. Ваше белье в шкафу. Спокойной ночи,-- я спокойно и бесшумно прикрыла за собой дверь.


Уснуть мне никак не удавалось. Детектив был отброшен в сторону. Причем на самом интересном месте . Когда молодой и красивый убийца тихонько прокрадывается в комнату к одинокой женщине -- очередной своей жертве. С какой целью-- мне уже пришлось догадываться самой. Поскольку дочитывать эту немую сцену у меня не было большого желания. Хотя я безусловно решила, что эта история не про меня. Поэтому я как можно беззаботнее валялась на постели, качая ногой. И все же чувствовала что-то неладое. И притворство этого незнакомца я чувстовала тоже. То ли в его голосе. То ли в его небрежных жестах. Он был, пожалуй, слишком уж подчеркнуто вежлив. Но я отлично поняла, что этот парень вежливостью не отличается. Конечно, я не боялась, что он посмеет прикоснуться ко мне. Уж кто - кто, а я таким бродягам в состоянии дать отпор.
И все же я была начеку. И мои опасения оказались далеко не напрасны.
Я услышала этот подозрительный шорох в прихожей. И мгновенно очутилась там. И мгновенно вспыхнул свет. Он пошатнулся. И в его раскосых глазах промелькнул дикий страх. А его руки дрожали, держа мой растегнутый черный портфель.
Мои губы скривились в презрительной усмешке. Грязный мальчишка! Из грязной подворотни! Он слегка покраснел. И его зеленые глаза по-собачьи преданно смотрели на меня.
-- Простите, - еле слышно пролепетал он. - Я не хотел. Я, правда, не хотел. Я никогда не брал, никогда не прикасался к чужим вещам. Я не вор. Поверьте, я не вор...
-- Да уж, конечно! Про твое аристократическое происхождения я все поняла! Но заруби на своем перебитом носу, мой дорогой мальчик! Когда чужие сумки берут без спроса - это называется не иначе, ка вороством! Или вас этому не учили в вашем колледже?!
Мой голос повысился до крика. Мое лицо оставалось непроницаемым.
-- Но я... Но я... Поймите... Выслушайте..., - он попятился к двери, словно чувствуя, что я его вот - вот ударю.
Мне и впрямь хотелось залепить ему хорошую оплеуху. Но я не привыкла бить детей. Пусть и великовозрастных.
Мой солидный портфель в его неловких руках перевернулся. И из него полетела всякая мелочь. Я поморщилась. А он опустился на колени и стал лихорадочно все собирать, изредка с испугом поглядывая в мою сторону.
Я чувствовала свое превосходство. И мне это нравилось. Я вплотную приблизилась к парню
-- Зачем ты это сделал? -- спросила я. И, не отрываясь, посморела в его блудливые кошачьи глаза. Как ни странно, я действительно не верила, что он вор. Но это ничего не меняло.
Его глаза беспомощно забегали по полу.
-- Я... Мне... Мне нужны деньги.
-- Мне тоже, как ни странно.
-- Да, но я даже не мог купить билет... Мне нужно будет скоро уехать. А я не могу купить билет...
Какая милая непосредственнось! Какая святая наивность! Он посмел нарушить мой драгоценный покой, этот маленький оборванец. И за это еще требует денег!
-- Я дала тебе крышу над головой. И ты за это меня обокрал, -- по-прежнему безжалостно, учительским тоном отчитывала я его.
И вот тут он не выдержал. Я сознательно провоцировала его. Я прекрасно знала, что рано или поздно он не выдержит. Раскроет свои карты. И мне необходимо было толкнуть его на это. Чтобы самой себе еще раз доказать. Что такие подвальные мальчишки способны на все. Что потупленный взгляд и дрожащие руки -- это маскировка ради достижения своих гнусных целей любым путем. Он был одним из них. Я самой себе это в очередной раз доказала. Я в очередной раз оказалась права.
Он оскалил свои белые неровные зубы.
-- Между прочим, только идиотки пускают в дом первых встречных. У тебя, тетя, был выбор. Ты выбрала меня.
Тут я не выдержала. Чтобы выдержать "тетю" нужны стальные нервы. У меня они были всего - лишь железные. Нахальный! Грязный подонок! До чего я не переношу таких развязных подвальных юнцов. Они способны на все. В этом я нисколечки не сомневалась. Я, выросшая на Толстом и Тургеневе. В оранжерее, среди белых лилий. На нежных маминых прикосновениях. Я, не знавшая грубых слов и пощечин. Не знавшая бродяжничества, подвальных сборищ, нужды. Я такое, конечно, выдержать не могла. Я не знала, каков мир этого мальчишки. И не желала знать. Зато я прекрасно помнила свою юность. Я прекрасно помнила, какой быля я. И считала, что мое безукоризненное прошлое давало мне право на суд. Я помню, как мама нежно улыбалась мне. И легонько проводила ладонью по моему лицу. И я успокаивалась.
-- Девочка моя, -- говорила она мне, -- сегодня такое чудесное утро. Ты уже выучила сонату Моцарта ре мажор? Ах, какую глупость я спрашиваю. Ты же прекрасно ее играешь. Ты исполнишь ее еще раз? Для меня...
-- Ну, конечно. мама... Моцарт. Соната ре мажор.
Я плавно опускала свои руки на чернокожий рояль. И играла для мамы Моцарта. И вместе с сумасшедшим Моцартом я уносилась в бесонечные ярко-зеленые просторы. Под синее--синее небо. Глядя в лицо рыжему--рыжему солнцу. И тогда. В моей далекой юности я была уверена, что вся жизнь будет именно такой. Всегда. И иной жизни я не понимала. И не хотела понимать. Иная жизнь для меня представлялась бессмыслицей. И пустотой...


-- Так что, тетенька, ты сама напросилась на грубости, -- грубые слова неотесанного бродяги перебили мои красивые воспоминания . -- Радуйтесь, что еще все именно так вышло...
Нет, это было выше моих сил. Такое выдержать я не могла. У этих неопрятных юнцов нет ни малейшего чувства жалости. Порядочности. Такта. Мой гнев бурным потоком вырвался наружу. И я подскочила к незнакомцу. И вцепилась в воротник его пошарпанной кожанной куртки.
-- Ты... Ты... -- я не находила слов и сквозь зубы процедила. -- Вон! Вон из моего дома! Вон!
Он сразу же сгорбился. Стал меньше ростом. И посмотрел на меня жалостным взглядом. И губы у него, совсем как у ребенка, задрожали. Я не поверила ему. Но, как всегда, мне стало его жаль. Недаром я выросла на Толстом и Тургеневе. На солнечной музыке Моцарта.
Не знаю почему, но к этому парню я все же не испытывала настоящей ненависти. Настоящего презрения. Напротив, в глубине моей тургеневской души пробивались едва заметные ростки жалости и даже понимания. Безусловно, он именно из тех юнов, которых я не переносила. Неопрятных. Нахальных. Подвальных. И все же... И все же он напоминал затравленного зверя. Выгнать которого в ночь -- означало бы отправить на верную гибель. Я вновь подыскивала для своей совести смягчающие обстоятельства. И мне вновь это удалось.
-- Я дам тебе деньги, -- вновь сухо сказала я, выдерживая свою роль до конца. И взяла из его рук портфель. И вытащила кошелек.
Он перехватил мою руку.
-- Не надо, -- буркнул он. И его глаза предательски забегали по прихожей.
Я удивленно взметнула брови.
-- Не надо... Я думаю... Я так думаю, что уже поздно.
-- Уехать никогда не поздно.
Я пристально вглядывалась в его подвижное лицо. Пытаясь разгадать тайну.
-- Иногда поздно.
-- В том случае, если от кого-то бежишь, -- наугад, исключительно полагаясь на свою интуицию, сказала я. И попала в цель.
Он побледнел. Вздрогнул.
-- От кого ты бежишь,-- продолжила я свой беспощадный допрос.
Он медленно опустился на пол. Прислонился к стене и уткнулся головой в колени. И я физически почувствовала, насколько ему плохо,
Я нервно прошлась по прихожей. Закурила. Глубоко вдохнула горький дым.
-- Так. Так. Так. Идиотка! Kак я сразу не догадалась. Ты действительно не похож на вора. Я действительно верю. Почему-то, черт побери, верю, что ты не вор!
-- Я не вор, - тихо ответил он. И чуть приподнялся с места. И его глаза уже предательски не бегали по прихожей. А задумчиво смотрели в одну точку на моем лице.
-- Я не вор, -- еще тише, почти шепетом повторил он. -- Я -- убийца.
Боже! Я невольно, следуя его примеру, опустилась на пол. И тоже уткнулась головой в свои колени. Боже! Как я сразу не сообразила. А еще, дура, так всю жизнь гордилась своей интуицией. И такая осечка! Такой промах! Убийца... Ну, конечно, конечно, убийца. У него глаза не вора. У него глаза настоящего убийцы. Блестящие зеленые глаза человека, видевшего свою жертву. И его губы, крупные дрожащие губы, говорившие с жертвой. И его руки. Длинные жилистые тонкие руки, прикасавшиеся к жертве.
Я медленно встала. И направилась в комнату.
-- Вы идете звонить? -- глухо спросил он.
Я оглянулась. Мое лицо было уставшим. И я чувствовала тяжесть кругов, давящих на веки.
-- Звонить? -- машинально переспросила я. -- Звонить...
Не знаю почему, но эта мысль даже не пришла мне в голову. Не знаю почему.
Я отрицательно покачала головой.
-- Нет. Я иду спать. Белье -- в шкафу. Впрочем, как и раньше. Спокойной ночи.
Он остался стоять. В прихожей. Моей аккуратной прихожей. Растерянный. Лохматый. Так похожий на напроказившего мальчишку. Хотя в этом случае детскими шалостями не пахло...


Умиротворительное слово "спать" было, безусловно, сказано мною сгоряча. А еще ради того, чтобы и этому парню, и в первую очередь себе, доказать, что я ничего не боюсь. И могу запросто уснуть этой кошмарной ночью. Но и ему, и себе я лгала. Может быть, я не настолько уж и боялась. Но погрузиться в милый приятный сон тоже было выше моих сил. И я вцепилась в книжку, пытаясь вникнуть в ее смысл. А в детективе молодой красивый убийца уже тихонько прокрадывался к своей спящей жертве. Вот он уже приближается к ее кровати. Достает из кармана ярко белую атласную ленту. Растягивает ее своими широкими жилистыми руками. И тихонько, осторожно подносит ее к горлу молодой женщины...
Моя дверь неприятно заскрипела. И от неожиданности я вскрикнула. И машинально выключила настольную лампу. И затаилась. И почти перестала дышать.
Раздались медленные тяжелые шаги. В мою спальню. А затем плотно прикрылась дверь. Я до боли зажмурила от страха глаза. Я приготовилась к самому страшному. Хоть в одном оказался прав этот бродяга. В дом первых встречных пускают только идиотки.
-- Не бойтесь, - неожиданно услышала я шепот. Шепот человека, который, казалось, боялся еще больше меня. -- Я вам ничего плохого не сделаю. Разве я это не доказал.
Я резко надавила на выключатиль. И тусклый свет настольной лампы рассеялся по всей комнате. И осветил бледное, испуганное лицо незнакомца. Он стоял напротив моей кровати, прислонившись к косяку двери. И в его зеленых глазах я увидела почти детские слезы.
-- Я не хотел. -- вновь еле слышно прошептал он. -- Я не хотел ее убивать...
Я ему верила. Он не был похож на человека, жаждующего смерти другого. Но я молчала. Мне хотелось, чтобы он высказался до конца. Видимо, ему этого хотелось не меньше.
-- Да! Я действительно ненавидел ее в тот момент! Но я не хотел убивать. -- Он поморщился, словно от невыносимой боли. И вытер рукавом слезы. Он так напоминал ребенка. Ребенка, которого я так и не сумела родить.
-- Я ее ударил. Я не рассчитал силы. Я не ожидал, что удар окажется таким сильным. Я не ожидал, что она ударится головой. И я не думал, что уже ничем нельзя помочь. Я бросился к ней... Но она... Уже... -- Он закрыл лицо руками. И сквозь ладони глухо произнес. -- Я видел ее глаза. Я не думал, что у нее такие красивые глаза. Вы бы только знали, какие красивые у нее глаза. Синие-синие. Чистые-чистые. И такие обманчивые.
Я пожала плечами. Если честно, мне не было дела до ее глаз.
-- В таком случае, тебе нечего волноваться. Отоспись. А завтра все там расскажешь. Правду, конечно. Тебе нечего волноваться. Ты ни в чем не виноват. Каждый мог оказаться на твоем месте. Это пустяк. Ты легко выкрутишься. Это часто случается. Ты не единственный, кто влип в подобное дело. И не единственный, кого не судили за это...
Он подскочил ко мне. И его красивое лицо с неправильными чертами перекосилось от злобы. И я невольно отшатнулась.
-- Как вы можете так говорить! Она мертва! Ее больше нет! Разве в это можно поверить! Сколько раз я прикасался к ней! А я ни в чем не виноват! А, оказывается, это пустяк! Пустяк убить человека!
Я не выдержала. Я вновь повысила голос до крика.
-- Ты получишь, что положено! Не волнуйся, Малыш! Ты еще узнаешь, что такое грязная камера! Истошные крики по ночам! Неудержимый озноб...
Он вздрогнул. Поник. И вновь растерянно вглядывался в одну точку на моем лице.
-- Откуда вы это знаете?
-- Я начиталась детективов. И теперь могу запросто представить, что происходит за решеткой.
-- Меня убьют, -- уже не спрашивая. А утверждая, сказал он.
Я не выдержала. И некстати расхохоталась.
-- Глупости! Какие глупости! У тебя не было даже оружия убийства. Ты не знал, что удар окажется таким сильным. Ты не ожидал, что она ударится головой. Ты просто не рассчитал силы. Люди часто ссорятся между собой, часто дерутся. Но это не значит, что все они -- потенциальные убийцы. А уж тем более -- просто убийцы.
Мне почему-то хотелось его успокаивать. Утешать. Я так давно ни о ком не заботилась. Мне хотелось чувствовать себя очень взрослой. И очень нужной.
-- Поверь мне, Малыш. Я действительно начиталась всяких детективных книжек. И знаю, что говорю. Случайное убийство -- это ведь не преднамеренное. Ты с тем же успехом мог идти по улице. Задеть кого-нибудь плечом. И нечаянно толкнуть под машину. Поверь, и такое случалось! Если ты действительно не хотел ее убивать. Ты это докажешь.
Он с благодарностью посмотрел на меня. Он оценил мою поддержку.
-- Может быть, это правда, что вы говорите. Но... Но меня все равно убьют. Вы же не знаете...
-- Не знаю.
-- Она... Она не просто моя девочка. С красивыми ослепляющими глазами. Она... Она дочь прокурора. Главного прокурора города.
Это был уже настоящий выстрел. И даже не в спину. А прямо в лицо. Мое лицо обезобразил этот выстрел. Мне стало трудно дышать. И я схватилась за горло.
-- Что с вами?
-- Нет, ничего.
Я попыталась взять себя в руки. Но успокаивать никого мне уже не хотелось. И меньше всего хотелось быть взрослой.
-- Дочь прокурора... -- еле слышно прошептала я побледневшими губами. -- Это серьезно, мальчик, дочь прокурора...
-- Именно! Ну, конечно, конечно! -- истерично выкрикнул он.-- Ее папаша сделает все, чтобы меня прикончить. Он не простит смерти своей дочки. Ведь правда, не простит...
Я внимательно смотрела в его раскосые глаза. В них я читала только страх. Только отчаяние. Только боль. В них я не увидела обмана.
-- Я не знаю прокурора нашего города. Но думаю -- не простит. Ты прав. Смерть своего ребенка трудно простить.
Он закрыл лицо ладонями и беззвучно заплакал. И я уже не знала, чем могу его утешить. И уместно ли в таком случае утешение.
-- Самое лучшее, что ты сможешь теперь сделать -- это уйти, -- охрипшим голосом выдавила я. -- Конечно, я бы посоветовала тебе направиться прямиком в прокуратуру. Но это твое право. Считай, что мы никогда не встречались. И самое лучшее, что я могу теперь сделать -- это не звонить в милицию. И забыть про тебя. На этом и разойдемся.
-- Hет, нет, -- он облизал пересохшие губы. И судорожно вцепился в рукав моего пиджака. -- Вы не можете меня вот так выгнать. Только вы обо всем знаете... Я вам доверился. Я вас умоляю... Я вам все выложил. Честно. А вы...
-- Тебя об этом никто не просил.
Я слегка повернула голову . Я не хотела встречаться с ним взглядам. Я боялась не выдержать и уступить.
-- Вы боитесь... Я думал вы и правда ничего не боитесь. Это не так...
-- Нет, это именно так! -- я повысила голос. -- Но скажи... Зачем мне это нужно! Я никогда не конфликтовала с законом! Я перед законом чиста! У меня и теперь нет ни малейшего повода и тем более желания поступаться своими принципами. Я не скажу о тебе ни слова. Не волнуйся. И запомни, это единственное, что я могу для тебя сделать.
Я повернулась к нему спиной и перевела дух. Я дала ему понять, что на сей раз наш разговор окончательно завершен.
Он это отлично понял. И я услышала легкий щелчок дверного замка. И вздрогнула. Дверь за ним затворилась. Он остался за дверью. Один. Брошенный в ночи. Никчемный и никому ненужный мальчишка. Куда он теперь пойдет? А мне-то какое дело? В конце-концов он далеко не ангел. Он поднял руку на человека. Насколько я понимаю, на женщину. Нет, и того хуже. На молоденькую девчонку. И почему я его не задержала? Не сдала в руки правосудия. Нет, не то. Почему я его не задержала у себя дома. Может быть, я бы смогла ему помочь...
Что ж. Ты никогда не верила в новогодние сюрпризы. И зря. К тому же такие сюрпризы меня вообще не устраивают. Меня устраивает только покой. Теперь я наконец могла спокойно развалиться на своей мягкой постели. Почитать совершенно дурацкую книжку. И наконец спокойно уснуть...
В том-то и дело. Что уснуть мне не удавалось. И я приблизилась к окну. Убедив себя, что делаю это исключительно из-за любопытства. Hо мое любопытство ни к чему хорошему не привело.
Кромешная темень. Пронзительная метель. Не помешали увидеть мальчишку. Он сидел, скрючившись от холода, на ледяном крыльце. Обхватив двумя руками своего единственного товарища -- гитару. И его темные непокрытые волосы полностью запорошил снег. Мое сердце дрогнуло. Но мои принципы боролись со вспыхнувшими чувствами жалости и сострадания. Поэтому, приближаясь к двери. Я выстраивала гневный монолог. Который непременно должен был брошен в лицо парня... Я придумывала бесжалостные слова. Которые непременно ему скажу: " Убирайся как можно дальше от моего дома. Оставь наконец меня в покое. Иначе я непременно вызову милицию. Убирайся! Я даю тебе последний шанс!"
И я решительно распахнула дверь. И мое единственное слово было брошено в снежную ночь. Тихое, спокойное слово:
-- Входи.
И он услышал . И молча. Понурив свою лохматую. Белую от снега голову. Вошел за мной в дом. И я щелкнула дверным замком. Дверь была заперта. И мне на секунду почудилось. Что это захлопнулась дверца клетки.
-- Спасибо, -- пролепетал он.
И уже в комнате. Он взял мою руку. И слегка пожал. Его пальцы были замерзшими. Но в его зеленых глазах появилось тепло.
-- Еще раз -- спасибо.
Но мои принципы еще боролись с жалостью. Мой логический, рациональный мозг не мог перенести, что я совершила столько безумий за одну ночь. И я тут же поспешила себя оправдать
-- У тебя в запасе всего одна ночь. Завтра утром тебя здесь не будет. Я делаю это исключительно из чувства долга. Чувства долга рядового гражданина, -- тут же поправила я себя. -- Нельзя выгонять в морозную ночь. Будь то собака или бродяга.
-- Меня скоро убьют....
И я уже не могла разобрать -- утверждение это было. Вопрос. Или просьба...
Он так и не дождался моего ответа. Потому что в доме раздался оглушительный, дикий звонок. И я машинально зажала руками уши. Я сейчас плохо соображала. Откуда взялся этот шум? Кто еще пытается разрушить мой драгоценный покой. Который в эту ночь я умудрилась потерять вопреки своей воле...
Он тряс меня за плечи. Он заглядывал в мое лицо. Он до боли сжимал мои руки. Но я молчала. Наконец он с силой оттолкнул меня. Прямо к двери.
-- Вам звонят! Звонят! Вы меня слышите! Звонят в дверь! -- он был страшно напуган. Его взгляд бегал по моему лицу. Пытаясь найти ответ на вопрос: "Неужели это милиция? Это она позвонила? Это за ним пришли?"
Я встряхнула головой. И бесшумно вздохнула. И слегка прикрыла глаза. Нет, пора взять себя в руки. Нельзя же все так близко принимать к сердцу. Какой-то чумазый мальчишка. Какая-то большеглазая дочь прокурора. Какая-то липкая ветренная зима. Какая-то страстная любовь. А мне-то какое дело?..
Я открывала дверь, плохо соображая. Однако все-таки, не забыв плотно прикрыть дверь комнаты. Оставив в ней неряшливого мальчишку. Я уже отлично знала. Что его судьба в моих руках. И я посмотрела на свои руки. Широкие ладони. Крепкие длинные пальцы. В них чувствовалась неженская сила. Им можно было доверить чью-то судьбу.
Я широко распахнула входную дверь. Снег с ветром ворвались в мой дом. И мороз мгновенно обдал меня холодом. И из этого холодного оцепенения меня вырвали сильные мужские руки. И втолкнули в дом.
-- Лина, Лина, Лина, -- он со всей силы прижимал мою голову к своей груди. Я не видела его лицо. Но я знала его слезы. Я знала его объятия. Его силу. Исходящее из его крупной фигуры. Длинных, мечущихся рук.
Я никогда не видела его слез. И я не выдержала. И подняла на него усталый взгляд. Нет. Ну, конечно. Ну, конечно, я не ошиблась. Слезы медленно, плавно стекали по его небритому подбородку. По его впалым щекам.
-- Лина, Лина, Лина...
Я нежно прикоснулась к его мокрому от слез лицу. Сколько дней. Сколько долгих месяцев, недель, дней я не прикасалась к его лицу. Такому родному. Такому до боли знакомому. И впервые. Впервые за наше многолетнее знакомство я стала свидетелем слабости, беспомощности этого самого-самого сильного в мире, во всей вселенной человека.
-- Лина, Лина, Лина...
Я уже знала. Я отлично знала, откуда эти слезы. Эти первые в его жизни слезы. И все-таки я спросила.
-- Почему ты плачешь, Филипп? -- и прижалась щекой к его мокрому подбородку.
Он закрыл лицо руками. И его руки задрожали.
-- Моя девочка... Моя бедная девочка.. Ты не поверишь, Лина... Ее больше нет, Лина. Я в это не верю, Лина...
А ты, Филипп мог бы поверить, что об этом я узнала раньше тебя. А ты, Филипп мог бы поверить, что в моем доме -- убийца с красивыми зелеными глазами. Вон там. Прямо напротив тебя. За дверью. Стоит только приоткрыть дверь. И ты столкнешься с ним лицом к лицу. А ты, Филипп, мог бы поверить. Что я укрыла его под своей крышей. И сейчас. В эти мгновения решается его судьба. Его хрупкая, лохматая чумазая судьба. В моих сильных руках...
-- Лина! Ты слышишь, Лина! Ее больше нет!
И Филипп со всей силы встряхнул меня за плечи. И вцепился в них своими крепкими руками.
Я поморщилась от боли. А, возможно, я просто тянула время. Время тоже находилось в моих руках...
-- Лина! Почему ты молчишь? Почему ты не отвечаешь, Лина! Ее убили, Лина! Ты помнишь мою девочку, Лина! У нее такие красивые волосы... Длинные, пушистые... Она встряхивала головой. И солнце запутывалось в них. И мне кажется... Нет, ну конечно же! Солнце завидовало ее волосам, Лина!
Я помню твою девочку, Филипп. Я ее хорошо помню. У нее действительно были красивые волосы. И солнце действительно запутывалось в них. И, наверно, завидовало... А еще я помню. Филипп. Как она смеялась. Этот надменно вздернутый носик. Этот презрительный синий взгляд. Эта длинная сигаретка в пухлых губах. О, как она меня ненавидела, Филипп! Мой мир. Мой одинокий мрачный справедливый мир. Она ни в грош его не ставила. Зато она прекасно знала другое, Филипп. Она прекрасно знала мир грязных подростковых бродяг. Вонючие подвалы. Одурманивающий дым. Предательство. Сколько раз она тебя предавала, Филипп? Ты это помнишь? Сколько раз она тебя предавала? Равнодушно встряхивая своими длинными пышными волосами. В которых путалось, по твоим словам, рыжее завистливое солнце.
Сколько раз ты, Филипп. Чистый. Умный. Честный мой человек. Самый сильный в мире и самый гордый. Искал ее в ночных грязных подворотнях. В своем дорогом великолепном костюме. Сколько раз ты, Филипп, не смыкал ночью глаз. Беспомощно вглядываясь в пустое окно. И затягиваясь последней сигаретой в пачке. Сколько раз ты ее проклинал, Филипп! И сколько раз тут же оправдывал! Сколько раз ты поднимал на нее руку. Но никогда так и не ударил. Сколько раз ты жертвовал ради нее самым дорогим. И последняя жертва оказалась самой бесценной, самой непоправимой... Ты отказался от меня, Филипп.
-- Лина, Лина, Лина... Ты знаешь, Лина... Моя девочка, моя дорогая девочка... Я в это не могу поверить, Лина. И ты не верь в это, Лина. Что ее больше нет. Помоги мне Лина. Спаси меня, Лина...
А кто меня мог спасти тогда, Филипп? Мой самый сильный, самый справедливый человек... В ту душную беззвездную ночь. Когда я задыхалась от слез. От незаслуженной обиды. Когда я, уткнувшись лицом в подушку, шептала пересохшими губами твое имя. Филипп. Филипп. Филипп... Когда душная беспощадная ночь принесла мне только безжалостный, презрительный смех твоей дочери. И я затыкала уши. И я зажмуривала глаза. Но бесполезно. Презрительный смех твоей дочери заполнял темноту. Проникал во все щели. Заглушал бешеные удары моего сердца.
И твои слова. Правильные слова честного человека. Одетого в великолепный дорогой костюм:
-- Пойми меня, Лина. Только я могу спасти свою дочь. Ты должна меня понять. И простить. Только я, Лина... Только я могу спасти свою дочь...
А кто меня мог спасти, Филипп? В ту душную беззвездную ночь... И тогда я ответила. Это были не просто слова. Это был унизительный. умоляющий шепеот:
-- А кто меня спасет, Филипп?
-- Ты сама всегда спасешься, Лина. Ты сильная...
Нет, Филипп. Ты ошибался. Тогда я еще не была сильной. Тогда часть моей силы принадлежала еще и тебе. И только отказавшись от всех друзей. От прошлой и будущей любви. Приняв за единственную ценность в жизни -- покой. Я стала по-настоящему сильной. Я тогда поняла. Что только полное одиночество способно подарить силу. Когда ни с кем не надо делиться... И я даже сумела простить тебя, Филипп. Но понять -- вряд ли...
Филипп резко отпрянул от меня. И я впервые почувствовала легкость без его крепких объятий. Глаза Филиппа злобно сверкнули. И его губы скривились.
-- Лина, -- решительно сказал он. -- Я должен найти его, Лина. Я должен судить его. Я должен его уничтожить. И в этом мне можешь помочь только ты... Ты... Тебя никогда не подводила интуиция. Твой нюх, как у гончей собаки...
Моя интуиция... Ты ее первый оценил, Филипп. И впервые ее я ощутила по отношению к тебе. Когда увидела тебя. И моя интуиция шепнула: это он. Моя интуиция не подвела меня, Филипп. Твои теплые прикосновения. Твое теплое дыхание. Твои теплые слова. Они были теплые, но не более. Это был не жар, которого я так желала. Они согревали меня. Но не более. На моем теле не оставалось ожогов. Впрочем, как и на сердце. И моя интуиция вновь шепнула мне: это он, но не навсегда. И когда ты бросил меня, Филипп. Из-за своей златокудрой подвальной девочки. Моя утрата была несравнима ни с какой болью. Но моя интуиция вновь шепнула мне: это боль, но не навсегда. Я пережила эту боль, Филипп. И она не оставила после себя ожогов. Разве что слабый, еле заметный рубец у самого краешка сердца...
Ты вновь поверил в мою интуицию, Филипп. И сегодня она вновь оправдала себя. Я удивительно умела читать лица. И на разных -- красивых и обезображенных --я могла увидеть печать неизбежности. Печать смерти...
Я никогда не говорила тебе об этом, Филипп. Но у твоей девочки... У нее на лице это я прочла сразу. Хотя она беспрерывно хохотала своим безжалостным белозубым смехом. Смех был бессилен скрыть эту печать, Филипп. И я вздрогнула, впервые заметив ее на лице твоей девочки. И я пожалела твою дочь. И ни разу не сказала тебе об этом. Потому что ты ничего бы не смог изменить. Я оставляла тебе право на надежду...
-- Ты поможешь мне, Лина? -- Филипп схватил мою руку и больно ее сжал. -- Почему ты молчишь?
Я осторожно освободила свою руку. И незаметно спрятала ее за спину. И открыто взглянула в ее глаза.
-- Ты же знаешь, Филипп. У меня с сегодняшнего дня отпуск. Я так устала, Филипп. Мне нужен отдых. У меня нет больше сил...
Глаза Филиппа помутнели. И они вновь наполнились слезами.
Силы этого самого сильного человека таяли на моих глазах. И меня переполняла жалость. И боль.
-- Нет, Лина, -- прошептал он. -- Ты не посмеешь мне отказать. У тебя нюх, как у гончей собаки...
Я не могла отказать. Мой одинокий пасмурный справедливый мир не мог ему отказать. И все было в моих руках. В моих сильных, совсем неженских руках. И Филипп не предполагал, насколько все может оказаться простым. И месть. И возмездие.
-- Подожди меня, -- сказала я тихо.
И направилась к двери. За которой были и месть. И возмездие. Но я не знала, справедливость ли?..
Я приоткрыла дверь. Он сидел на кровати. Вцепившись руками в горло, словно задыхался. И безумным взглядом смотрел на меня. И его побелевшие губы дрожали. Мы долго смотрели друг на друга. И я неожиданно, совсем не кстати, увидела на его лице печать... Печать неизбежности. Я вздрогнула. И вновь оглядела свои руки. В них находилась его жизнь. Хрупкая, как стекло. Стоило чуть надавить пальцами. И она хруснет. В моих пальцах. Возможно, поранив мои руки до крови. И я уже чувствовала эти острые осколочки его жизни, впившиеся в мою кожу. И я уже видела алые струйки крови, сочившиеся между моими пальцами. Как просто. Стоит только надавить пальцами. Как все удивительно просто. И месть И возмездие. Но только не справедливость.
Я плотно прикрыла дверь. И спиной прислонилась к ней. Словно встала на защиту чужой. И абсолютно безразличной мне жизни. И мое решение возникло внезапно. Неожиданно для меня самой. Независимо от меня.
Я взглянула Филиппу прямо в глаза. И он не заметил в моих глазах предательства. Он никогда не умел читать по глазам.
-- Да, Филипп. Конечно, да. Я тебе помогу.
И мне трудно уже было судить: предательство это было? Или справедливость...
Филипп облегченно вздохнул. Прикоснулся губами к моей руке. И моя рука при этом не дрогнула. И я поняла. Что именно в этот момент. Именно в это мгновение. Именно в этот миг. Я разлюбила его окончательно.
-- Я знал, Лина. Что ты меня еще любишь. Я это чувствовал. И знал, -- глухо выдавил он. И, сгорбившись, направился к выходу. И бесшумно закрыл за собой дверь.
И я видела его. Тяжело ступающего по рыхлому снегу. И я видела его слезы, мягко падающие в снег. И оставляющие на снегу черные дырочки. И я видела его жизнь. Загубленную этой ночью раз и навсегда. Жизнь самого сильного во всем мире, во всей вселенной человека.

-- Вас зовут Лина?
Я вздрогнула. И обернулась. Его глаза преданно смотрели на меня. И мне понравилась эта детская преданность.
В нем было так много от доверчивого ребенка. Ребенка, о котором я так мечтала. И которого так и не смогла родить. Ребенка, который мог заполнить пустоту моей жизни. И которого мне так захотелось прижать к своей груди. Пригладить его растрепанные волосы. Успокоить. И я словно увидела его в этом растерянном парне. А он словно прочитал мои мысли. И как-то неловко припал к моей груди. И я прикоснулась к его непослушным волосам.
-- Вас зовут Лина... -- еле слышно прошептал он. -- Очень мягкое, нежное имя. И такая страшная профессия. Но почему?
Почему... Пожалуй, я могла на это ответить. Я помню, мне мама говорила:
-- Доченька, ты обязательно станешь музыкантом. Или поэтом. Ты так любишь красивое.
Я очень любила красивое. Будь то чувства. Будь то образ жизни. Будь то человек. Я придумала своей собственный мир. Мир музыки, искусства. И красоты. В котором представляла жизнь только по законам прекрасного. И я с детства не могла принять другой. Мир похабщины, необузданности, безнравственности. Мир грязи. И чем больше я любила одно.Тем больше ненавидела второе. И эта ненависть пересилила любовь.
Я решила посвятить свою жизнь борьбе с порочностью. Я выбрала профессию, уничтожающую испорченность и аморальность. И уже не замечала, что в этой борьбе я теряла, разбрасывала любовь к чистоте. Каждодневно сталкиваясь с грязью, кровью, смертью. И моя ненависть увеличивалась. И я уже не замечала, что эта профессия постепенно уничтожала и мой идеальный мир. И если в детстве в моем сердце еще оставалось место для понимания и сочувствия. То теперь мое сердце окаменело. Оно не признавало вариантов: может быть? а вдруг? с какой точки зрения посмотреть...Оно признавало только два слова: да или нет. Вариации на тему "заблудшей души" не принимались в расчет. Если совершил преступление -- отвечай за него. И меня не должно волновать, что тебя к этому привело. Существует лишь факт преступления. И факт, что от этого преступления кто-то незаслуженно пострадал. Это были неизбежные издержки моей профессии. Иначе быть не могло. Иначе провосудие зашло бы в тупик. Смешав в одну кучу понятия добра, зла, вины, безнаказанности, справедливости. И я как представитель правосудия допустить это не могла. Я принесла свои чувства в жертву профессии. Мое сердце каменело. Моя душа безмолствовала. И лишь безукоризненно четко и логично работал разум. И каждое вновь раскрытое преступление являло собой победу разума. И поражение чувств.
И я уже не жалела об этом. Моя профессия была сродни профессии врача, привыкающего к смерти. Но врач имел дело с людьми. Я же никогда не могла назвать преступника человеком. И лишь сегодня. Глядя на это растерянное, почти детское лицо. Мое сердце вздрогнуло. Логика моего разума сбилась. И в моем сознании смешались все на свете понятия. Каждому из которых когда-то было отведено свое четкое место.
-- Лина, -- окликнул он меня. Перебив все мои запутанные мысли. -- Лина, но почему... Почему вы это сделали? Еще не поздно отказаться...
Я пожала плечами.
-- Я не знаю - почему. Это первое безрассудство в моей слишком рассудительной жизни. И надеюсь - последнее.
-- А что потом?
-- Не знаю. Впервые в жизни я ничего не знаю.
-- Вы будете вести следствие?
-- Это будет самое любопытное в моей практике дело, Малыш.
-- Меня зовут Олег, -- спустя несколько часов нашего знакомства представился он. -- Но мне нравится когда вы меня так называете. Меня давно так никто не называл.
-- Это будет самое любопытное в моей практике дело, Олег.
-- Может быть лучше -- Малыш?
Я не выдержала и улыбнулась. Он так напоминал взъерошенного воробья. До чего я все-таки не люблю этих лохматых неопрятных подвальных юнцов!
И он ответил внезапным смешком на мою улыбку. Он даже подпрыгнул на месте. И хлопнул себя по залатанным джиновым коленкам.
-- Ха! Ловко же мы обведем их вокруг пальца! Преступник скрывается в квартире следователя! Гениально! -- и он с восхищением бесцеремонно оглядел меня с ног до головы -- Я не перестаю тобой восхищаться.
Я нахмурила брови. Я по-прежнему не могла смириться с его нахальством.
-- Давно ли мы на "ты"?
-- Ты давно. Я - с этой минуты. Мы все-таки в некотором роде союзники. Разве не так?
Он определенно или великовозрастный инфантил. Или великовозрастный хам. Скорее всего -- и то, и другое. Его подвальное воспитание позволяет мгновенно забывать о неприятностях. А его почти детское представление о жизни тут же рисует ему картину забавных приключений, в которых он непременно должен учавствовать. По-моему, до него вообще еще толком не дошло. Что он убил человека. Девушку, которую он близко знал. Что ж. Таким людям не так уж плохо живеться. И с какой стати я взялась его оправдывать? Он этого совсем не заслуживает. Ну, а если он по-другому не может себя вести? Если он вырос совсем в другом мире? Разве это его вина?
Черт! Что с тобой Лина! Ты ли это! И когда ты допускала подобные мысли! И почему твоя драгоценная логика. Которой ты всегда так кичилась, разлетается в щепки...
А он, словно желая окончательно победить мой рассудок. Бесцеремонно потащил меня в спальню. И бухнулся, не разуваясь на кровать.
-- Лина, когда ты морщишься, то становишься на десять лет старше!
Я не находила слов от возмущения.
-- Подойди к зеркалу, Лина! Ну же! Поближе! - он подкочил с места и силой потащил меня к широкому зеркалу на стене.
-- Ну, посмотри же! Ну, что ты там видишь?
-- Я? Я вижу только нахального мальчишку с немытыми волосами и в грязных джинсах!
-- Не то ты видишь! Не то!
Он не на шутку разошелся. Размахивал длинными руками. И даже, как мне показалось, похорошел. Быстро же он оправился от удара. Или действительно не понимал истинную трагедию случившегося с ним этой ночью.
- Ты внимательней смотри, Лина! Что за костюм на тебе! С ума сойти можно! Такое можно увидеть только в журнале для стареющих женщин.
Боже! Какая неслыханная наглость! И я внимательно оглядела костюм - предмет моей бесконечной гордости. Строгий, очень дорогой, по-моему, английский. Он подчеркивал стройность моей фигуры. И глубину моих мыслей. И, безусловно, бескомпромиссность поступков.
Когда Филипп меня в нем увидел. Он даже поежился и сказал.
-- Лина, каким я был идиотом! Я смел думать, что ты моя подчиненная. С сегодняшнего дня я у тебя в полном подчинении, Лина!
И первым делом, по-моему, он влюбился в мой костюм. И только потому уже в меня. Скорее всего его внезапно вспыхнувшая любовь означала некий протест против своей личной жизни. Его дочь и его жена никогда бы не одели такой строгий английский костюм. Они были совсем другими. Их дом не знал порядка вещей. Пожалуй, в их разуме и душе тоже царил полный кавардак. И Филипп никогда не мог смириться с этим устоявшимся хаосом. Он искал последовательности, системности и логики в вещах и в чувствах. И нашел это во мне. И полюбил. Мы были удивительно с ним похожи. Но это не мешало нашей любви. Ей мешало совсем другое...
Мои грустные воспоминания утонули в воплях этого невоспитанного юнца.
-- Лина! Ну, посмотри же, как здорово!
Он присел на корточки. И приподнял мою юбку гораздо выше колен. И его глаза лихорадочно заблестели.
-- Ты сумасшедшая! -- прошептал он. -- Только сумасшедшие могут скрывать такие ноги.
Я не выдержала и пнула его ногой. Он не удержался, покачнулся. А я, гордо встряхнув головой. Поправляя на ходу свой дорогой костюм -- предмет бесконечной гордости. Направилась к выходу. И в дверях слегка задержалась. И строгим голосом отчеканила:
-- Знай своей место, Малыш. Давным - давно уже пора спать. Завтра. Нет, пожалуй, уже сегодня. Мне предстоит трудный день. Придется разыскивать одного негодяя. Который убил свою девушку. Несмотря на то, что она была необычайно красива. И носила исключительно мини-юбки. Привет, Малыш!
Мои безжалостные слова попали в цель. И заставили его мигом опомниться. Он сразу же сгорбился. Поник. И стал менее симпатичен. Он поднял на меня свой затравленный взгляд. И буквально выдавил из себя:
-- Вы ее знали?
Я не ответила. И безшумно прикрыла за собой дверь комнаты. Где поселился непрошенный гость. И мне вновь показалось, что хлопнула дверца клетки...
...Знала ли я ее? Лучше бы я никогда ее не знала. Тогда наверняка бы я осталась с Филиппом. Тогда наверняка бы я не влипла в такую дурацкую иторию, как сегодня ночью. А если все-таки влипла. То совесть бы моя была полностью чиста. Я не знала ее. Не видела. И имела права защищать этого мальчишку.
Но все обстояло не так. Я прекрасно знала дочь Филиппа. И мне она никогда не нравилась. Она отвечала тем же.
Антисимпатия возникла между нами в первые же мгновения нашей встречи. Я прекрасно помню тот вечер. Тихий летний вечер. Полный моей любовью к Филиппу. Полный запаха белого жасмина. Вырасшего под моим окном. Я помню, как я распахнула настежь окно. И вдохнула этот сладкий опьяняющий запах. Совсем скоро придет Филипп. Совсем скоро мы вновь будем вместе. Как всегда будем пить душистый липовый чай на веранде. Потом слушать музыку. Как всегда моего любимого Моцарта. И, возможно, Филипп останется на ночь. Ведь завтра -- выходной. Как хорошо, что я все-таки выбрала именно этот дом на окраине города. Я всегда умела подбирать и вещи. И дом. И людей. Я всегда их подбирала по себе...
Ничто не предвещало дурного. Этот вечер не мог быть дурным. И мне казалось, что ничто на свете не может его испортить. Мне казалось, что в моих силах подбирать и вечера по себе. Но я ошибалась...
Филипп внезапно ворвался в мой дом. Раньше назначенного времени. И я удивилась. Он всегда был так пунктуален. И, как и я, терпеть не мог появляться не вовремя.
-- Лина! - крикнул он прямо с порога! Я прошу тебя! Пойдем со мной! Ты сегодня должна быть со мной! Может быть, ты... Ты сумеешь повлиять на нее... Ты же женщина... Она, возможно, выслушает тебя. Вам, возможно, будет легче найти общий язык...
Филипп говорил бессвязно, запутанно. Что так было несвойственно его неторопливой грамотной речи.
-- В чем дело, Филипп? -- я нахмурилась. Я не понимала.
-- Лина, пожалуйста! Она вновь там! Моя девочка вновь связалась с этими подонками1 Я не могу больше вынести это! Не могу! Она плюет на мои прозьбы. Она в конце-концов плюет на мою репутацию. Она рушит мою жизнь! Что мне делать, Лина! Может быть ты... Ты -- умная женщина. У тебя дар убеждения. У тебя принципы...
Я откашлялась. Мне стало неловко за вопрос который я собиралась задать.
-- Но... Но твоя жена, Филипп. Она тоже должна...
Он безнадежно махнул рукой. И прервал меня на полуслове.
-- Они так похожи... Они не слушают друг друга. Все время пререкаются. Ссорятся. Но ведут себя очень похоже... Нет. Лина, -- Филипп отрицательно покачал головой. -- Я знаю. Моя девочка уважает меня. И искренне любит. И мне даже кажется порой соглашается в душе со мной. Но это возможно гены... То, что сильнее ее. Поэтому, я тебя прошу. Ей всегда не хватало совета от женщины. И тем более от такой женщины, как ты...
И я пошла навстречу Филиппу. И это было моей главной ошибкой. Я переоценила свои силы. Свой ум. Свою дипломатический характер. Наверно, потому что шла на встречу с дочерью Филиппа. Дочерью своего любимого человека. И не могла рассчитывать. Не могла даже представить. Что встречусь с обычной подвальной девкой. Мало чем отличающейся от тех подростков. С которыми мне приходилось иметь дело по службе. Разве что -- у нее были дорогая одежда и косметика. Довольно граммотные фразы. И снобистская начитанность. Которая прижилась в доме Филиппа.
И еще меня поразила ее внешность. Она была прямо-таки ангельской. Что невозможно было сказать о ее бесовской душонке. Синие-синие огромные глаза. Золотистые пышные волосы. Пухлые алые губы. Длинная сигаретка в тонких руках, унизанных золотыми браслетами.
Она дыхнула на меня горькм дымом. И расхохоталась. Прямо в лицо. Это был вызов. Ее дружки поддержали ее. Вторя своими охрипшими пьяными голосами.
Грязный вонючий подвал. Разбитые бутылки. Гитары с порванными струнами. Окурки незатушенных сигарет. Гарь от сожженных бумаг. Боже, неужели это -- дочь Филиппа. И я, словно не веря, оглянулась на него. Светлый изысканный костюм. Темный галстук. Вычищенные до блеска туфли.
"Боже, неужели это твоя дочь, Филипп?"-- спросили только мои глаза. И его беспомощные глаза ответили: "Да. Так получилось Лина."
А его златокудрая дочь все хохотала. Окруженная сборищем этих подземельных, рваных и грязных юнцов. Был ли среди них Олег? Мой сегодняшний непрошенный гость. Вряд ли. Я бы его непременно запомнила... Хотя все они так походили друг на друга.
И я пересилила себя. И первой сделала этот шаг. Ради Филиппа. И тут же пожалела об этом.
-- Нина, -- назвала я ее по имени. -- Подойди ко мне, Нина. Мне нужно тебе что-то сказать. Очень важное.
Я протянула руку. Словно приглашая ее. Словно в знак понимания. И будущей дружбы. Хотя безусловно ни в какую дружбу с ней я не верила. И никогда бы не пошла на это, если бы не Филипп.
-- Ну же, Нина. Иди сюда. Не бойся.
Я говорила с ней как с больной. Пожалуй, мне казалось что она действительно больна. Только этим можно было объяснить, что у этого сильного мужественного интеллигентного человека такая беспутная дочь...
И она поняла мой тон. И не приняла его. И еще громче расхохоталась. Обнажив ослепительно белые зубы. У нее была чертовски красивая улыбка. И ее синие-синие глаза победоносно блестели. И наконец она бросила мне в лицо.
-- Ах, это ты! Дамочка сердца моего драгоценного папочки! Пардон! Просто старая дева. Любым путем пытающаяся словить мужика!
Я невольно сжала кулаки. Я побледнела. Я не заслужила такого в этот прекрасный летний жасминовый вечер. Но я выдержала. Я оглянулась на Филиппа и пока выдержала. Мне было его жаль.
-- Ха-ха-ха, -- хохотала его девочка с ангельским личиком.
-- Папочка! -- кричала она уже Филиппу. -- Милый мой папочка! Ты только к ней приглядись! Она же мертвая! Или ты не читал мне когда-то вслух! Или ты не помнишь! Любитель старинных примет, предсказаний, поверий. Вспомни, папа! Не бойтесь уродцев и калек! Бойтесь красивых людей, с правильными чертами лица. И холодным взглядом! Людей, которые никогда ни в чем не сомневаются. Которые не терпят возражений. Которые всегда благовоспитанны и правы! Значит перед вами мертвец! Мертвяк затесался среди живых! Опомнись, папочка! Ты только вглядись в ее лицо! Она же ни перед чем не остановится! Лучше уже эти вонючие подвалы! Чем красивое мертвое царство. Которым правит мертвец...
Всему есть предел. И этот предел наступил. Она не успела закончить свой проникновенный монолог. Рассчитанный на ее безмозглых подвальных дружков. И, к сожалению, на Филиппа. И я подняла руку. И замахнулась.
Но Филипп мне не позволил ее ударить. И он перехватил мою руку. И прошептал совершенно белыми губами.
-- Опомнись, Лина. Это же моя дочь...
Я уходила в теплый безветренный летний вечер. Одна. И безжалостный, ненавидящий звонкий смех девушки с ангельским личиком звучал мне вслед. Филипп не провожал меня. Он остался там. В грязном продымленном месте. Он остался там. В своем великолепном светлом костюме. Наедине с этими подвальными подонками. У него еще была надежда спасти свою дочь...


... Я взглянула на часы. Голова распухла от бессонницы. От выпитых успокоительных таблеток. Которые не помогли. Что ж. Сегодня первый день моего следствия. Сегодня вновь придется сосредоточиться. Взять себя в руки. И принять умный, серьезный вид. Я машинально натянула на себя костюм. И подошла к зеркалу. Черт побери! Оттуда на меня смотрела женщина из журнала для пожилых. Этого еще не хватало! Почему я должна прислушиваться к бреду безмозглого мальчишки? Но руки уже помимо моей воли стягивали костюм. И тут же, словно чтобы не передумать, скомкали его. И забросили в угол шкафа.
Я натянула на себя джинсы. Это был подвиг с моей стороны! Сколько лет я их не носила! Лучше не вспоминать. Пожалуй, в последний раз я их надевала в день развода с мужем. Помню, мой муж хлопнул тогда меня по плечу. И подмигнул, словно и не было трех лет нашей с ним совместной жизни.
-- Пока, Лина, -- бросил он мне на прощание. И взглянул на штаны. -- Носи их всегда. Ты в них выглядишь менее недоступной.
В тот день я лихорадочно стягивала с себя узкие джинсы. И в тот же вечер купила на последние деньги дорогой английский костюм. Чтобы раз и навсегда выглядеть в нем недоступной. И в эту же ночь я узнала Филиппа... Что ж, буду честной до конца. На следующее же утро меня назначили начальником следственного отдела. И костюм с тех пор стал частью моей работы, жизни, тела...


В дверях показалась лохматая голова с сияющей улыбкой.
-- Салют, Лина!
Я поспешно стянула свитер.
-- Мало того, что ты преступник. Ты еще и дурно воспитан, Малыш, -- прикрикнула я. -- Чтобы без стука ко мне не входил!
-- Пардон, -- и он скрылся за дверью. И тут же раздался вызывающе робкий стук. И в дверях вновь появилась его сияющая физиономия.
-- Можно?
И он скромно опустил взгляд. Я не выдержала и расхохоталась.
Он тут же стал носиться по комнате.
-- Класс! Штаны -- что надо! Тем более, что они опять входят в моду. Я, наверное, под стол пешком ходил, когда ты в них разгуливала по городу.
-- Просто мода быстро меняется, -- перебила я его нахальные намеки.
-- Ну, да. Конечно. -- Он почесал свой перебитый нос. А я тем временем стала укладывать волосы в пышную прическу. Но он мигом очутился возле меня. И безжалостно разбурил все мое парикмахерское сооружение.
-- Ты сумасшедший! -- крикнула я ему. -- Я иду на работу! Между прочим, иду ловить тебя!
-- Я лучше всего ловлюсь, Лина, когда у женщины распущены волосы. Вот как сейчас. Такие длинные, пышные, --- он внезапно погруснел и отвел взгляд за окно. Но тут же, видно плохо соображая, вздохнул запах моих волос. И слегка покачнулся.
-- Опомнись, Олег, -- я встряхнула головой.
Он поник, отошел. И стал наблюдать за мной издали.
-- Лина, -- позвал он меня. -- Ты многим рискуешь, Лина. Ты можешь сегодня все изменить, Лина. Я же знаю. Ты его любила. Или любишь... Ну, отца Нины. Ну, Филиппа... Во всяком случае, это близкий для тебя человек. А я... Подумай, Лина... Мне лучше сейчас уйти...
-- Возможно, это и лучше. Но это никогда не поздно сделать. А сейчас. Сейчас мы попробуем поступить по-другому. У нас еще есть шанс спастись. И мы им воспользуемся. Но для этого. Для этого ты мне честно ответишь на пару вопросов.
-- Это будет допрос?
-- Это будут только честные ответы на только нужные вопросы, -- поправила я его. И тут же резко спросила. Не отрывая взгляда от его испуганного лица. -- Что случилось вчера вечером, Олег?
Он часто заморгал ресницами. И недоуменно пожал плечами.
-- Вообще-то и рассказывать особенно нечего. Да и рассказал я уже вкратце. Я ударил ее. Не рассчитал силы...
-- Это я уже слышала. И запомнила. Почему ты ее ударил? Вы поссорились? Ты ее ненавидел? У тебя были причины?
-- Ненависть еще не причина для убийства, Лина. Мало ли кто кого ненавидит. Не значит что все бегут убивать.
Лицо Малыша неожиданно стало спокойным. И он уже не отводил взгляд.
-- Я был просто зол на нее в тот миг. И просто ударил. Просто это была маленькая вспышка ненависти. Но я не хотел убивать. Честное слово, не хотел.
-- Почему вы посорились, Олег?
-- Это не столько важно. Мы часто ссорились.
-- Важно все, что касается этого дела. И если ты хочешь, чтобы я помогла. Ты обязан мне отвечать.
-- Хорошо...Но как бы вам объяснить... С ней трудно было долго не ссориться. С ней трудно было дружить. Да с ней вообще, черт побери, было трудно! Я не зря вчера у тебя спросил. Знала ли ты ее. Тот кто ее знал, возможно, сразу же бы меня понял.
Я его отлично понимала. Но этого было так мало.
-- Она была... Ну, разбалована, сумасбродна. Она легко могла обидеть, оскорбить. Казалось, для нее люди были просто мусором. Она легко могла предать. Она отшвыривала от себя людей. И, по-моему, не жалела об этом. Казалось, для нее вообще в жизни не существовало ничего святого.
-- Разве это не так, Олег?
Он перевел взгляд за окно. На улице падали ослепительно белые хлопья снега. Они сверкали на утреннем зимнем солнце. И мир выглядел таким удивительно спокойным и правильным. Что трудно было представить, что в нем сущетвует место для трагедии и несправедливости. И для смерти.
-- Разве это не так, Олег? - повторила я свой вопрос. - Разве она не была такой? Ты сомневаешься?
-- Если честно - да... Мне иногда казалось... Мне казалось, что в душе она вовсе незлой человек. И даже беззащитный. Просто она нацепила на себя эту маскарадную маску жестокости. Ну, для самозащиты что ли... Она как бы считала, что все ее не любят. И непременно должны обидеть. И она не хотела дожидаться этого. Она спешила обидеть себя. На самом деле... По-моему она была слабым, беспомощным человеком. Просто у нее как бы затянулся переходный возраст...
-- Ерунда! -- резко прервала я его не полуслове. -- Все это ерунда! Всего лишь оправдание для необузданных натур. Приличный человек не станет относиться к людям, как к мусору.
-- Значит вы ее действительно знали. И не любили... Но вам трудно понять... Таких, как я... Она...
-- Прекрати! -- мой голос сорвался до крика. -- Где уж вас понять! И не мое это дело -- понимать! Настоящая истина не нуждается в понимании. Она либо есть... Либо... -- я перевела дух.
Я понимала, что веду себя неправильно. И о мертвых нельзя говорить плохо. Но пересилить я себя не могла. Наверно, потому, что не могла слышать, как он ее защищает. И поэтому я решила тут же перевести разговор на другое. И задала следующий вопрос. Ответ на который я в принципе знала. Но задала его чисто формально. Хотя протокол здесь вести никто не собирался. Это был диалог без свидетелей.
-- Скажи, Олег, вы были одни вчера вечером? Никто не видел, что произошло?
Он нахмурился. И покачал головой.
-- Мы были одни, Лина.
Я застегнула пальто. И взяла сумку. И оглянулась уже на пороге.
-- Никуда не исчезай, Малыш. Я скоро вернусь. Одна. Ты дождись меня. Обязательно дождись...
Были ли у меня сомнения? Безусловно были. Я не лгала, когда сообщила ему, что впервые в жизни совершаю безрассудный поступок. И я сама не понимала -- зачем мне это. Я не любила безумства. Относилась к ним скептически. С заметной иронией. Неврастения и бродяжничество меня раздражали. Я всегда считала, что это -- признак слабых людей. Впрочем, безумные поступки -- это тоже удел слабых. Потому что безумство -- это всего-навсего отсутствие силы воли. Это отсутствие характера. Но только не характер. Это отсутствие мужества. А вовсе не мужество. Я не хотела быть слабой. И единственное, чем я имела право гордиться -- это силой воли.
И даже свое замужество я не могла назвать безрассудством. Хотя, конечно, не раз теряла голову от своего первого мужа. Я помню его совсем мальчишкой. Не очень умным, но очень милым. На его лице была уйма веснушек. И он без конца хохотал. И без конца тряс меня за плечи. Как безжизненную тряпичную куклу.
-- Линка! Ну же! Проснись, Линка! Послушай! Ты будешь в восторге! Какой я классный стих сочинил!
И он взахлеб принимался за чтение своего очередного сочинения. Я, едва скрывая зевоту, слушала его. И ничего классного не находила. Только помню, мне страшно хотелось спать. Я спала много. И, по-моему, проспала все свое замужество. И своего мужа. А он меня тормошил, будил, тащил на природу. И там пытался рассмешить. Корчил рожи, плясал и дурачился. А я подыскивала подходящий кустик, под которым можно было бы прилечь и прикрыть глаза. И смотрела на него сонным взглядом. И клянчила:
-- Ну же! Пошли домой! Мне совсем не смешно.
Я не лгала. Смешного, действительно, было мало.
Рождение мертвого ребенка его тоже рассмешило. Он истерично хохотал, прикрыв ладонями лицо. И между пальцами просачивались слезы. Я силой оторвала его руки от лица. И прошептала сквозь зубы.
-- Все что угодно -- только не слезы.
Веснушки на его лице потемнели. Он сгорбился. И надвинул на лоб кепку.
-- Ты мне родишь ребенка, Лина?
Я отрицательно покачала головой.
-- Я больше не буду рожать.
-- Ну тогда -- пока?
Я пожала плечами:
-- Пока.
Он, чуть шатаясь, вышел за дверь. И встретились мы только на разводе. Он уже не закрывал ладонями лицо. На котором вновь сияли крупные веснушки.
И все-таки замужество нельзя было назвать безрассудством. Хотя бы потому, что оно было первым.
Я потом часто встречала своего мужа. Он совершенно не взрослел. И по-прежнему не отличался умом. И по-прежнему сочинял свои бездарные стишки. И читал их на улице. Громко, вслух. Положив перед собой кепку. И от него за километр несло перегаром. Он почему-то был уверен, что поэты должны жить именно так. Кто ему об этом сказал? Видно, так мало он читал хороших поэтов. Но предлагать список литературы с моей стороны было уже поздно. Впрочем, и не было желания.
Один раз я подошла к нему. И он замолк на полуслове. И вытаращился на мой дорогой английский костюм.
-- Ну и ну! -- причмокнул он языком. И дыхнул на меня. Я невольно поморщилась. И вытащила из кошелька деньги. Он смущенно помялся. Впрочем, недолго. И протянул руку.
-- Приходите почаще, -- попросил он.
-- Я не ответила. Я чувствовала спиной его взгляд. И я не обернулась. Я его не жалела. Я только думала о том, что мое первое и единственное замужество напоминало сон. Впрочем, недаром я все это время так много спала.


Как можно увереннее я распахнула дверь своего шикарного кабинета.
-- Салют, Даник!
Даник, вернее Данилов, был моим подчиненным. Шустрым, умненьким, проницательным. Впрочем, с единственным недостатком. Он был законченным бабником. Темперамент его выдавал с ног до головы. И часто напоминал неврастению. У него постоянно что-то валилось из рук. И постоянно что-то терялось. Он был неряшлив до свинства. Но я ему это почему-то прощала. Пожалуй, единственный в мире человек, которому я прощала все его выходки и безобразия. И сама с трудом могла это объяснить. Скорее всего меня подкупало в нем безудержное жизнелюбие. Я так жить не умела. Но иногда мне нравилось это наблюдать со стороны. В Данике было столько жизни, столько чувств, столько желаний. Что он порой сам удивлялся. Видимо, именно поэтому мы и нашли общий язык. Даник был единственным, кто мне еще напоминал, что существует веселая, беззаботная жизнь. А это не так уж и плохо. Я же в свою очередь ему напоминала, что в жизни много места должно быть отведено для серьезных, умных вещей. Он меня ненавязчиво поддталкивал вперед. Я его ненавязчиво останавливала. Поэтому мы сработались. И в нашем коллективе представляли собой довольно продуктивную профессиональную парочку.
Сидеть на одном месте Даник не мог ни секунды. Разве что только в моем кресле. Как и сейчас. Когда я его застукала. Важно развалившегося на моем месте. И пускающего дым в потолок. Впрочем, он довольно быстро смирился, что находится в подчинении у бабы. Потому что я была единственной женщиной, которую он обошел, как это ни прискорбно, своим вниманием. Он был всего лишь моим коллегой. Можно -- другом. Можно -- товарищем. Но никогда -- более. Он частенько мне красочно описывал свои любовные приключения. Частенько спрашивал совет. А частенько и вовсе забывал, что перед ним -- женщина. А за глаза, я знаю, называл Стариком. Пожалуй, он бы не поверил даже себе, увидев меня рядом с мужчиной. И я иногда даже жалела, что мой служебный роман с Филиппом так и остался большой нераскрытой тайной. Я имела репутацию ценного и честного работника. Но иногда мне этого было мало.
-- Салют, Даник! -- я уселась на стол. И вытащила сигарету.
-- Салют! -- как-то непрывычно грустно ответил он. И даже вздохнул (вздыхал Даник крайне редко). -- Ужасная история, Лина. Правда? Ты видела прокурора? Он постарел лет на двадцать... Мне ужасно его жалко. Смерть ребенка. Да еще в таком возрасте...
-- Смерть в любом возрасте, Даник, вещь малоприятная...
Разговор о смерти наводил на Даника такую тоску. Что на этом, пожалуй, он его и решил прервать. По-моему, он вообще не верил, что когда-нибудь умрет. Он легко смирялся, что умирают все на свете. Но только не он. Даник собирался жить вечно. И что бы себя как-то уверить в этом. Он кивнул на окно. И даже слегка улыбнулся. Правда, ради вежливости, приняв слегка виноватый вид. Он словно показывал, что раскаивается, поскольку жить по-другому не может.
-- Ну и солнце, Лина. Прямо не вериться, что за окном уйма снега. Последний раз я видел солнышко в октябре.
И он наконец соизволил внимательно на меня посмотреть. И только теперь заметил во мне перемены.
-- Ну и ну! -- Даник вытаращив глаза оглядывал меня с ног до головы. -- А что, такие опять в моду входят?
И он кивнул на мои джинсы.
-- Не знаю, Даник. Не знаю. Я никогда не слежу за модой.
Он, кажется, ничего не понял.
-- А это здорово! -- и он бесцеремонно ощупал мой широкий яркий свитер. -- Я , честно говоря, был уверен, что ты...
Он запнулся.
-- С сегодняшнего дня я тебе разрешаю называть меня Стариком прямо в глаза.
-- Ну, Лина, -- он широко улыбнулся своей ослепительной улыбкой. -- Ты же знаешь. Старик -- это исключительно из чувства глубокого уважния и почтения...
--- Ладно, забыто! -- я замахала руками и выгнала его со своего кресла. И приняла серьезный вид. -- Ну что ознакомился с делом?
Он усмехнулся. И заерзал на стуле.
-- Более того, старуха! Я его вычислил!
Я побледнела. И моя рука с сигаретой предательски дрогнула.
-- Ну, успокойся. Твой хлеб я отнимать не собираюсь. Я его вычислил чисто формально.
Я успокоилась.
-- То есть?
-- То есть? Это некий Олег Лиманов. Ее лучший дружок. Такой же подвальный и грязный, как и девчонка...
Даник запнулся. Покраснел. И от неловкости закусил нижнюю губу.
Дурочка! А я-то думала, что мой роман с Филиппом --большая и нераскрытая тайна. Наивная простушка! Какой идиот смог бы поверить, что в это кресло меня посадили исключительно за проницательный ум. И бесценные деловые качества.
-- Прости, Лина. -- Даник легонько прикоснулся к моей руке.-- У меня выскочило. Я как-то забыл, что это дочь прокурора...
Я не выдержала и подскочила на месте.
-- Даник! Ты ли это! Если ты хочешь вести это дело! Если ты хочешь, чтобы мы его раскрыли! Ты должен начисто забыть про то, что это дочь прокурора! Начисто! Ты просто должен, обязан абстрагироваться от личностей! От личных симпатий и антипатий! Перед тобой только факт! Факт смерти некой молодой девушки. Кстати, действительно грязной и подвальной девчонки! Которая сама выбрала этот путь! При чем тут дочь прокурора! А если бы это была дочь уборщицы! Это бы изменило дело? Или дочь президента? Или... Черт побери...
-- Ой ли, Лина, это одно и тоже... Ты сама отлично понимаешь, что это особое дело. Я, конечно, внимательно выслушал твои нравоучения на счет работы с фактами. Очень ценные замечание, особенно такому желторотому юнцу, коим является ваш покорный слуга...
-- Я не хотела тебя обидеть, Даник...
Конечно, мне очень хотелось его обидеть. Что я сейчас и сделала. И во время моей работы с Даником -- это первый случай. Когда мне так откровенно захотелось поссориться с ним. Но я вовремя поняла, что это будет ошибкой. Спокойно, Лина. Надо взять себя в руки. Спокойно.
Я взяла себя в руки. И бухнулась в кресло. И вновь закурила. Не могла же я объяснить своему подчиненному. Что меня почему-то взвинтило определение -- "грязный, подвальный", которое он отнес не к дочери прокурора. А к Олегу Лиманову.
-- Как ты говоришь, Даник. Олег Ли... -- я старательно наморщила лоб. Дав понять, что сразу не могу запомнить фамилию какого-то подзаборного мальчишки.
-- Лиманов.
-- Ага, значит, Лиманов.
-- Да. Мы у него дома оставили своего человека.
Проворные ищейки! Не успела я еще проснуться. Они уже его вычислили. Ничего. Вычислили. Но не нашли. В это солнечное утро меня как никогда раздражала быстрота действий, проницательность, цепкая хватка Даника. Выискала себе работничка. На свою голову.
-- И все-таки, Даник, на твоем месте я не стала бы делать таких поспешных выводов.
-- Да ты что, Лина! Это дело крайне простое! Не стоит терять времени. На его стороне теперь только время. И если он его выиграет... Это нельзя допустить. Нам осталось лишь его разыскать. И мы тут же закроем дело.
Я нахмурилась.
-- Я все-таки перепроверю все факты, Данилов.
Даник невесело усмехнулся. И кивнул на мои джинсы.
-- А ты умница, старуха. Чтобы разговаривать с этими подонками, твой первоклассный костюмчик придется забросить подальше. На время, безусловно. Кстати, разговор выйдет не из самых приятных. Ты сама прекрасно об этом знаешь. Это же твой любимый контингент.
Даник меня раздражал все и больше и больше. Я смотрела на его гладковыбритое, неправдоподобно красивое лицо. Атлетическую фигуру. Блестящие от геля темные волосы. Темно-синий в мелкую крапинку костюм -- последний писк моды. Весь этот эстетский вид удачно дополняла широкая голливудская улыбочка. Черт побери, что этот красавчик делает в угро! Почему он не снимается в кино? Или не поет на эстраде? Там ему самое место. Не его это дело шастать по полутемным подвалам. Выслушивать похабщину от местных подростков.
-- Ну хорошо! Допустим. Это некий Лманов. Допустим. Черт с тобой, допустим! Но... Но ты уверен, что это убийство?
Даник придвинул стул поближе к моему столу. И перегнувшись через стол. Посмотрел прямо в мои глаза.
-- Тут и ежу понятно -- никаким убийством даже не пахнет, старик. Я все перепроверил. Я всех ее дружков порасспрашивал. У них были вполне приличные отношения. По-моему, она только его и терпела. Она довольно трудно сходилась с людьми. А с этим пацаном у нее были неплохие отношения. Но в любом случае, он толкнул ее, Лина! Этого вполне достаточно для дочки прокурора. Прокурору не важно, как это произошло. Ему не важно, что она нарвалась на грубости. Что она просто напросто достала парня! Ему важно совсем другое. Она мертва, Лина! Слышишь! Вот он твой излюленный фактик! Она мер-тва! Он был помешан на своей дочери. Поговаривают, что с женой они расстались. И дочка целиком пошла в мамашу. Но дочь он свою очень любил...
-- Ради нее он меня бросил, -- еле слышно прошептала я.
Даник тактично перевел взгляд за окно. Там по-прежнему сверкало ослепительное зимнее солнце. Даник сделал вид, что не расслышал моих слов. И солнечные блики на снегу его интресуют гораздо больше.
-- Даник, -- тихо позвала я. -- Послушай, Даник. Но ведь истина совсем в другом. Даже если это дочь прокурора. И дело тут даже не в фактах. Я была не права. Дело просто в правде.
Я растерянно смотрела на Даника. И в моих глазах читалась нескрываемая беспомощность. По-моему, Даник впервые видел меня такой. И сам растерялся от неожиданности.
-- Даник! Неужели ничего нельзя сделать? Подумай, Даник?
Он погладил мою руку. И впервые почувствовал, что рядом с ним -- женщина. Видимо, от этой мысли ему стало приятно.
-- Ничего Лина. Ничего нельзя сделать, Лина. Ты же лучше меня знаешь прокурора. Я понятия не имею, насколько у вас близкие отношения, но и в этом случае ты его, ей Богу, не сможешь уговорить. И все будут на его стороне. Все! Ты же сама прекрасно понимаешь, как у нас держатся друг за друга. Каждый здесь должен быть уверен, что его дом. Его семья --неприкосновенны. Впрочем, -- Даник махнул рукой, -- мне ли тебе это объяснять, Лина.
-- Но ведь это же будет несправедливо...
Даник резко ко мне обернулся. И недоверчиво взглянул на меня.
-- Но зачем тебе это? Не ты ли сама говорила, что большинству вообще не стоит появляться на свет. И что ты понимаешь под справедливостью, Лина? Когда я их сегодня увидел... С мутными глазами. Презрительными ухмылками. И ничего святого в лицах. Ничего! Никто из них не прочел ни одной книжки, я уверен! И каждый из них опасен! В этом я тоже уверен! Недаром места их сборищ -- грязные вонючие темные подвалы. Люди выбирают себе места по душе, Лина. Чистая душа не сможет жить там. Поэтому... Месть будет вполне справедливой. Поверь... Если не сегодня, то завтра обязательно этот парень совершил бы преступление. И в этом я тоже, черт побери, уверен!
-- Но ведь ты его даже не видел...
-- Я видел его друзей. И слышал, что они говорят. Мне этого достаточно.
Я некоторое время сидела молча. Беспомощно опустив руки на колени. Потом медленно подняла на Даника взгляд:
-- Я не знала, что ты так жесток, Даник.
-- А я не знал, что ты так сентиментальна, Лина.
Он резко встал с места. Приблизился к двери. И приостановился. Не выдержал. Оглянулся. Сегодня он вдруг понял, что полседнее слово должно остаться за ним.
-- Я рад, что сегодня мы больше узнали друг друга, -- и тут же поспешно добавил. - Я сделаю все, чтобы как можно скорее разыскать этого подонка. Салют!
И он проворно скрылся за дверью моего шикарного кабинета. И, пожалуй, впервые усомнился в моих профессиональных способностях. И, пожалуй, впервые пожалел, что не сидит в моем кресле.
...Даник вел расследование правильно. И нужды перепроверять его работу не было. Он был на месте преступления. Он успел встретиться с друзьями жертвы и так называемого преступника. И все-таки я решила пойти по его следам. Наш спор не был закончен. И я должна была победить в этом споре. И поэтому прямиком направилась в уже знакомый райончик нашего городка. Где и надеялась отыскать ребят. Даник был прав, заметив что с этими ребятками нужно разговаривать в другом костюмчике. Мой дорогой английский костюм здесь точно был бы некстати.
В этом подвале ничего не изменилось со времени моего первого и последнего там пребывания. Когда я впервые увидела Нину, дочь Филиппа. Тот же скверный запах. Те же разбитые бутылки. Только их стало гораздо больше. Те же раздавленные окурки. Здесь и ничего не должно было измениться. Такие места не меняются.
И я с тоской вспомнила свой уютный дом. Высокие потолки. Широкие окна. Много света. Много книг на деревянных полках. Оранжевый огонек во встроенном камине. Там много тепла. И мне поскоре захотелось убраться отсюда. В свой чистый интеллектуальный мир. И мне уже трудно было подыскать объяснение своему безумию.
Глаза с трудом привыкали к темноте. Но я отлично чувствовала эти нахальные взгляды. Бесцеремонно разглядывающие меня с ног до головы. И все же я решила первой не нарушать молчание. Мой опыт подсказывал, что разговор должны начать они. И только тогда по тону, по фразам, интонациям я определю, куда направить нашу беседу.
Наконец после затянувшегося молчания вспыхнул слабый огонек свечи. И одновременно раздался хрипловатый мужской голос:
-- Здесь вообще-то не ждут гостей
Свет, рассеявшийся по подвалу, наконец мне позволил увидеть эти помятые физиономии. Два парня и одна девушка. Я не помню, были ли они в тот день, когда я пришла сюда впервые. Для меня все-такие ребятки были на одно лицо. Серые, бесцветные, с немытыми волосами. В пошарпанной, помятой одежде
Они сидели на корточках. В один ряд. Прислонившись к бетонной стене. Но холода, по-моему не чувствовали. Их согревало вино. Бутылка стояла перед ними уже наполовину пустая. И я поняла, что за сегодняшнее утро это не первая.
-- И что же мы отмечаем? -- как можно спокойнее спросила я.
-- А перед кем мы должны отчитываться, тетенька?
И опять эта мне знакомая "тетенька". Черт побери! Мне так захотелось поставить их на место! Но я понимала, что пока это делать нельзя. И просто стиснула зубы. И сквозь зубы процедила.
-- Со своей тетенькой вы можете болтать, хоть развалившись на полу. А здесь другой случай. Поэтому будьте добры, молодые люди, встаньте. И отвечайте как следует на вопросы главного следователя угро.
Они переглянулись. Им вставать явно не хотелось. И не потому, что было лень. Просто они терпеть не могли подчиняться. И это не был протест взбунтовавшейся молодежи против несправедливости взрослой жизни. Это было просто природное хамство.
-- Встать! -- уже приказала я. -- Если не желаете разговаривать в другом месте.
У них не было выбора. Перед ними была не просто тетенька. Забежавшая пожурить деток за распивание спиртных напитков в подвалах. В этом случае речь шла об убийстве. И они это понимали. И медленно поднялись с бетонного пола. Глядя на меня ненавидящими глазами. Но мне было плевать на их взгляды. Я в любую минуту могла заставить их стать жалкими и боязливыми. Но не спешила это делать.
-- Так что же мы отмечаем, ребятки?
Самый смелый из них. Коренастый, маленького роста парень. В солдатских черных ботинках. И кожаной черной куртке с металлическими "заклепками" чуть подался вперед. И в его светло-карих маленьких глазках, как у хорька, появились насмешливые огоньки.
-- А я вас узнал, -- наконец прохрипел он. -- Вы уже здесь были. Тогда Нинка вас здорово отшила. Как тогда она сказала про вас? Сейчас припомню. Нужно остерегаться не уродов и калечных. А красивых, правильных людей с ясным...
Но я ему не дала договорить. Я крикнула:
-- Молчать!
-- Ударите? Как и ее хотели...
Я не ударила. Я только стиснула кулаки покрепче.
-- Неужели вас вот это устраивает, ребятки? -- я взмахнула рукой, указывая на подвал. -- Холодно, сыро, темно. Просто четыре стены. Это же тюрьму напоминает. Вы словно себя подготавливаете. Неужели вот это... Вот такая жизнь вам может нравиться? И неужели в вашей жизни нет место для другого.
Желтовато-коричневые глазки парня, которого я мысленно окрестила Хорьком, злобно сверкнули. Явно с не самыми добрыми намерениями. Но его дружок, очень щупленький паренек. Который все время ежился. Дернул его за рукав. И промямлил. Глядя куда-то вдаль, мимо меня.
-- Понимаете, понимаете... Ну, у нас произошло такое несчастье. Вы же знаете, если вы оттуда... Наша очень хорошая знакомая. Ну, подруга... Она умерла...
Этот щуплинький перенек сразу сообразил с кем имеет дело. И явно решил не препираться.
-- И вы теперь выпиваете за упокой ее души. Очередной повод? Вы сами ищете поводы или они вас находят?
-- Что вы хотите сказать? -- нахмурил густые рыжие брови Хорек.
-- Ну, к примеру, есть еще один повод для выпивки. Например, ваш дружок. Некий Олег Лиманов... Он, насколько я знаю, тоже в беде.
-- Он не виноват! Честное слово! -- запищала сквозь слезы девушка. Которая до этого не проронила от страха ни слова. Но, видимо, она была не совсем равнодушна к Лиманову. И меня это заинтриговало.
-- А ты откуда знаешь, милая? -- я вплотную приблизилась к ней. Подняла с пола свечку. И поднесла к ее испуганному бледному лицу. Это был проверенных ход. Внезапный свет, направленный прямо в лицо, почти всегда помогал высветить все эмоции, чувства, тайны. Которые человек не успевал в себе спрятать. Это была своего рода психическая атака. Человек расслаблялся. Терял самообладание. И мог расскрыться .
-- Так откуда ты знаешь, милая. что он не виновен...
-- Я... Я... Там...
Но она так ничего и не успела сказать. Хорек ринулся к девушке. До боли сжал ее худенькую ручку. Она вскрикнула. И зажмурила глаза.
-- Дура! -- крикнул он. -- Ты ничего не обязана говорить! Ты же ничего не знаешь! Ничего!
Девушка опустила голову. И беззвучно заплакала. И сквозь слезы шептала.
-- Я, правда , ничего не знаю. Но он не виновен...
Эта девица явно лгала. И знала она гораздо больше. И я этой правды боялась, не меньше Хорька. Мне не нужны были лишние факты. Я знала, что изобилие фактов всегда на руку правосудию. И почти всегда против подсудимого. Я же в этой игре играла по другую сторону закона. На стороне виновного. Поэтому и в моих интересах, чтобы эта девченка поменьше болтала. Меня устраивала данная картина преступления. Они поссорились. Он поднял на нее руку. Не рассчитал силы. И, падая, она ударилась головой. Вполне бытовая картина. И ничего добавлять не следует. Поэтому я почти дружелюбно потрепала девчонку по щеке. И даже почти улыбнулась.
-- Ну-ну. Я тебе, конечно же, верю. Что ты могла знать?
Хорок подозрительно взглянул на меня изподлобья. И как-то зловеще усмехнулся.
-- С каких это пор ищейки стали доверять честному слову? -- не выдержал он.
-- Не волнуйся, парень. Твоему честному слову никто никогда не поверит. Запомни это, -- на всякий случай припугнула я его. Но он не испугался. Меня все-таки удивляло, что он не боится. Конечно, это можно было списать на юношеский максимализм. Когда море по колено. Лишь бы и себе и всем доказать, какой ты бравый парень. И все же...
И все же мне казалось. что в этом случае скрыто другое. Он действительно не боялся. Хотя я отлично знала. Что когда речь идет об убийстве -- боятся все. Даже если вообще не виновны. Похоже этот парень что-то такое знал. Что позволяло ему вести себя так вызывающе. Но я тут же отогнала от себя эти мысли. Что он мог знать? Этот маленький рыжий хорек. Уж мне его точно не стоит остерегаться.
Похоже, в этом местечке мне и впрямь делать было больше нечего. К тому же я не привыкла так долго дышать зловонием и перегаром. И все же ради соблюдения всех правил следствия, я задала еще один вопрос:
-- Так за что он мог ее ударить?
Хорек сощурил свои рыжие глазки.
-- А нам-то откуда знать? Мы мимо не проходили.
Меня устраивал его ответ. Но девушка как-то замялась. Откашлялась. И наконец осмелилась ответить. Видимо ярко выраженная симпатия к Лиманову давала о себе знать.
Я недовольно поморщилась.
-- Понимаете... Нина... Она была такая... Она смотрела на всех свысока... Она считала себя выше всех. Умнее, что ли. А Олега... Она не раз оскорбляла его. Называла серой, никчемной личностью. Ничтожеством. Она все время смеялась над ним. Даже издевалась. А он терпел... И, наверно...
-- Я тебя поняла, -- резко перебила я девушку. Не хватало, чтобы ее болтовня навлекла на Олега подозрения в преднамеренном убийстве. Копил, копил злобу. И однажды не выдержал. Колнечно, эта дурочка желает его спасти. И понятия не имеет, что губит. И я тут же задала следующий обязательный вопрос.
-- Я уже знаю, что следователю Данилову вы сказали, что понятия не имеете где Лиманов. И все же. Какие-то предположения, догадки... Насколько я знаю, он был вашим другом.
-- Именно поэтому мы ничего и не знаем, -- обнажил свои желтые, кривые зубы Хорек. -- На то вы и ищейки, чтобы искать. И я думаю, что лично вы быстрее всех его и найдете...
-- Не волнуйся, парень, найдем, -- отрезала я. И направилась к выходу. Больше мне разговаривать с ними было не о чем. И все же, помня о воспитательной роли своей профессии. Я, следуя долгу. У выхода обернулась. И сказала дежурные слова. Которые должна была сказать.
-- И все же, ребята. Я бы советовала вам подумать о вашей жизни. Вы только посмотрите на себя и это место. Это же чудовищно! Вы молодые, неглупые. И чем занимаетесь? Поверьте. В мире есть много других прекрасных вещей, ради которых и стоит жить. Задумайтесь... Этот подвал -- не место, где можно растрачивать свою юность. Свои силы можно использовать по другому...
-- Во блага общества и людей, -- продолжил за меня Хорек, явно издеваясь. -- Хватит, гражданин следователь! На этих словах и разойдемся. Считайте, что вы выполнили свой профессиональный долг. К тому же. Не следует нас принимать за полных кретинов! Вам же глубоко плевать на нас! Вы же только и мечтаете. Чтобы поскорее убраться отсюда! Не видеть наши рожи! Поскорее на свежий воздух! Отужинать где-нибудь в ресторанчике. А потом -- в свой большой красивый дом. На диван, с книжкой... Нинка все-таки была лучше всех вас. Хоть и принадлежала к вашему кругу. Во всяком случае. Она никогда не лгала...


Я выскочила на свежий воздух. И глубоко вздохнула. Все-таки Хорек прав. Неплохо бы теперь отужинать в ресторане. А потом завалиться на мягкую постель с книжкой. Не весь же день разгребать мусор. Но отдыхать было еще рано. Нужно было заскочить на работу. Разнюхать в каком направлении движется Даник.
И тут я словила себя на том. Что приходила в это грязное место не только по службе. Меня заинтересовал этот мир, эти люди. Где жил и с кем дружил Олег Лиманов. Мне захотелось посмотреть на них его глазами. И у меня ничего не вышло. Я никогда не приму мир грубости и подворотень. И этот мир вселил в меня еще большее отвращение. Но как ни странно увеличил чувство жалости к парню, который скрывался у меня. Я уже почти считала, что он попал в эту компанию по ошибке. Он лучше ее. И вытащить его оттуда -- мой долг. Я вновь нашла объяснение для своей совести и своего внезапного безумия.
На работе я пробыла недолго. Но достаточно для того. Чтобы все поняли, как я добросовестно веду дело. Я обдумавала каждую фразу, чтобы не выдать себя. Но это было излишне. Мне все доверяли. Безусловно, меня мучала совесть перед Филиппом. Я его когда-то искренне любила. И речь шла об его дочери. И все же я понимала, что Олегу без моей помощи -- прямая дорога на эшафот
Конечно, я знала, что все будет не так просто. Что мой единственный в жизни безумный поступок обойдется мне слишком дорого. Но если меня раньше еще мучали какие-то сомнения. То после разговора с Даником. Который по-прежнему утверждал, что этого негодяя нужно скорее словить. И даже если он сделал это случайно -- все равно сурово наказать. Что бы впредь никто не смел поднимать руку ни на представителей закона. Ни на них близких.
После этого очередного спора с Даником. Я окончательно поставила точку в своих сомнения. И твердо решила не отступать.
Было почти темно. Когда я приближалась к своему дому. Огни в моем доме не светились. И я облегченно вздохнула. Малыш соблюдает наш уговор. Никогда и ни под каким предлогом. Что бы не произошло. Не подавать признаков жизни.
"А вдруг он скрылся?" - промелькнула у меня мысль. Сбежал? Нет , этого не может быть. Ему не куда бежать. Один единственный путь пролегает в тюрьму. И все же на секунду мне от этой мысли стало легче. Я вдруг поняла. Если бы это было правдой. То все бы закончилось на этом. И мне больше не пришлось бы лгать. Я ложь никогда не любила. Я только любила покой...
С такими предательскими надеждами я спокойно открывала дверь. И вдруг услышала недалеко от себя, в кустах шорох. Я резко обернулась. Но никого в темноте не заметила. И все же чутье меня еще никогда не подводило. Я чувствовала, что за кустами кто-то притаился. И осторожно стала приближаться к месту, откуда раздался шум. И вдруг какая-то мужская фигура в черном выскочила из-за кустов и, перемахнув через высокий забор, мгновенно скрылась в темноте. Бежать за ним было бессмысленно. За моим домом находился лес. Я поежилась.
Мое сердце бешено стучало. Кто это мог быть? Черт побери. Кто? Я прокручивала всякие варианты. Но ничего не получалось. Хорошо, если это обычный воришка. А если нет? Если кто-то подозревает, что в моем доме прячется разыскиваемый преступник? Но кто это может знать? Это же абсурд! Какой нормальный человек поверит, что самый уважаемый в городе следователь с безупречной репутацией станет прятать в доме подвального сорванца. И при этом рисковать своей репутацией. Своей честью. Черт побери, своей свободой, в конце - концов. Я встряхнула головой. Словно желая опомниться. Нет. Это чистейшей воды абсурд. Я и сама в это с трудом верю. Не говоря о других.
Я немного успокоилась. И все же глубокие следы на снегу от мужской обуви, недалеко от крыльца дома, говорили совсем о другом. И меня бесило, что я не могла дать четкое, логичное объеснение происходящему.
Я устало рухнула в кресло. У меня даже не было сил зажечь свет. У меня не было сил думать. И я еще надеялась, что Олег ушел. Что я в доме одна. Но свет внезапно вспыхнул. И я зажмурилась. И наконец столкнулась с его взглядом. Он сидел напротив меня. Развязно развалившись на стуле.
-- Их не шокировал твой вид, Лина? -- улыбнулся он. И почесал свой перебитый нос. Но у меня не было никакого желания улыбаться в ответ. И я ответила довольно сухо:
-- Они уже тебя ищут, Олег.
Он широко улыбнулся. Забросил руки за голову. И хитро прищурился.
-- Но им не так уж легко будет меня разыскать. Правда, Лина? Уж кто-то, а следователь вне подозрения -- точно.
Как он легко принял мою услугу. Словно так и надо. Словно не было для него этой кошмарной ночи. Словно он не стоял на краю пропасти. И словно весь мир обязан его укрывать под своей крышей. Господи, да другой на его месте после убийства... Пусть случайного, но убийства -- застрелился! Или по меньшей мере сошел с ума. А вдруг я ошиблась? Вдруг он мало чем отличается от этой подвальной компашки. И от рыжего нахального Хорька. Вдруг он такой же? Или еще хуже. Те, по крайней мере, не убивали.
Я не выдержала и скривилась в призрительной гримасе.
-- Ты говоришь -- следователь вне подозрения? Тогда, может быть, ты мне объяснишь -- кто ошивался здесь? Кто следил за моем домом? Ну же, кто!
-- О, Боже! - он схватился за голову. -- Неужели это правда? Неужели за нами следят? Но этого не может быть! Ведь никто, никто не знал об этом...
-- Ты в этом уверен?
Он присел на корточки передо мной. Взял мою руку. И пожал ее.
-- Никто, никто об этом не знал, Лина. Может быть, тебе показалось...
Он дыхнул мне в лицо. И я уловила запах спиртного. И подскочила на месте. Нет, такой беспросветной наглости я не ожидала! Как он посмел хозяйничать в моей квартире, маленький негодяй!
-- Ты... Ты... -- от возмущения я не находила слов. -- Ты шарил в моей сумке! Ты копался в моих вещах! Наконец, ты без спросу утащил мой коньяк!
Он приложил палец к губам.
-- Тс-с-с. Ты сама говорила, что кричать в этом доме нельзя. Особенно теперь. Что и стены имеют уши.
-- Особенно те, кто за стенами. А ведь кто-то есть! И все-таки! Я не понимаю, как можно вообще дотрагиваться до чужого! Как! Это выше моего понимания! Я никогда. За всю жизнь не прикоснулась к чужим вещам. Даже не могла подумать об этом! А оказывается -- это так просто!
-- Но... Но, Лина... Я очень много пережил за эту ночь. Этот кошмар. Мне до сих пор не вериться. Мне нужно было хоть ненадолго забыться. Я бы просто свихнулся в ожидании тебя.
-- Ты бы свихнулся?! -- не унималась я. -- Да ты в жизни не свихнешься! Даже, если небо внезапно свалится на твою бестолковую голову. Это я свихнусь, вытаскивая тебя из этой грязи!
-- Вот поэтому я и предлагаю тебе выпить вместе. Ты успокоишься...
Я оттолкнула его. Приблизилась к окну. Закурила. Мои руки сильно дрожали. Моему возмущению не было предела. И мое возмущение вот-вот готово было обрушиться всей тяжестью на мою же голову. Нет, какая я бестолковая дура. Даник, безусловно, был прав! Для каждого человека, для каждой души есть свое место. И я резко повернулась к Олегу.
-- Послушай, Малыш, тебе нравится в моем доме?
Он не ожидал такого вопроса. И пожал недоуменно плечами.
-- У тебя красиво. Чисто. Много дорогих вещей. Много цветов. Много книг. Даже есть фортепиано. У меня никогда такого не было. Никогда.
-- Ты не ответил на мой вопрос.
-- Да... В общем... В общем, если честно... Мне почему-то здесь неуютно. Не знаю -- почему.
-- А я знаю, -- прошипела я. И вцепилась ему в плечи. -- А я отлично знаю. Потому что твое место там -- в грязных темных подвалах. Среди безумных глаз. Среди пошлых слов. Таких, как ты, я никогда не жалела. Потому что отлично знала, что такие, как ты готовы на все.
-- Я не ожидал от тебя этих слов, Лина, -- он сгорбившись, направился к двери. И оглянулся. -- Я хочу только, чтобы ты поняла. Я вырос в другом мире, Лина. Совершенно другом. И я в этом не виноват. И это естественно, что в твоем мире мне неуютно.
И он зябко повел плечами. И открыл дверь.
-- Стой! -- приказала я ему. -- А я хочу, чтобы понял ты. Хотя не уверена, способен ли ты что-либо вообще понять. Она, твоя мертвая девочка. Красавица и умница. Она родилась среди дорогих вещей. Среди цветов. Она знала музыку и литературу. У нее был прекрасный интеллигентнейший отец. Она не была лишена родительской любви и понимания. Она ни в чем не нуждалась. Но ее тянуло туда... В эти злачные места. И она перечеркнула все прекрасное, что подарила ей судьба. Все, Малыш! Вот и вся логика. Потому что это зависит не от мира, в котором родился. Это зависит от человека. От его воли. От чувства собственного достоинства. Вот почему я никогда не щадила таких, как ты. Никогда...
Он не нашел ответа. И не мог найти. Он был слишком молод для этого. И слишком дурно воспитан. И я поняла, как легко одержала победу над ним. Но почему-то победителем себя не чувствовала. Но в этом не решалась признаться даже себе.
-- Мне можно уйти? -- спросил он тоном побежденного.
-- Иди в свою комнату. И больше не смей пить.
Он молча прикрыл за собой дверь.
... Когда зазвонил телефон, я сразу же поняла, с кем буду сейчас разговаривать. Я прикоснулась к трубке. И долго держала на ней свою ладонь. Трубка стала совсем теплой. Но я по-прежнему не решалась ее взять. Я выигрывала время. Но телефон не замолкал. И я отступила.
-- Да... Алло... Я слушаю... -- устало выдавила я.
-- Лина...
Я его видела. Сгорбленного, поникшего, небритого, с синяками под глазами. Он вцепился двумя руками в трубку. Словно боялся, что она выскользнет из его дрожащих рук.
-- Лина...
-- Я слушаю тебя, Филипп.
-- Я его убью, Лина. Сам. Вот этими руками, -- и он, наверное, показал трубке свои жилистые руки. Только пожалуй в них еще была сила. -- Его еще не нашли, Лина?
-- Его еще не нашли.
-- О, Господи! Как это мучительно -- ждать...
-- Его смерть не воскресит твою дочь, Филипп. Это была случайность. Возможно, судьба.
-- Как ты смеешь так говорить, Лина! -- закричал он. -- Какая, к черту, судьба! Судьба погибнуть в восемнадцать! От руки какого-то негодяя! Жизнь которого не тянет и на копейку! И какая к черту случайность! И что это значит! Что значит случайное преступление, если человек убит! Если уже ничего не поправимо! И ничего нельзя изменить!
-- Филипп... -- я старалась говорить спокойно. Но дрожь в голосе выдавала меня. Хотя Филипп вряд ли мог это теперь заметить. -- Филипп, пойми же. Ты же юрист. Ты прекрасно знаешь, что есть преднамеренное убийство. Ты умеешь отличать случайную смерть от умышленного преступления. Ведь ее... Твою дочь могла сбить машина. И человек за рулем мог быть невиновен. По твоему он бы тоже был убийцей?
-- Опомнись, Лина! Что ты говоришь! Ты словно обсуждаешь смерть какого-то постороннего человека. Ты словно забыла, что речь идет о моей дочери.
-- А жизнь постороннего человека, по-твоему, ничего не значит? И жизнь постороннего человека по-другому оценивается? Филипп! Ты забыл, что мы представители правосудия! Мы представители правды!
-- Ах, только не надо красивых слов! Мне плевать на правду, когда мой дочь мертва! Слышишь, плевать! Да! Я знаю! Ты ее всегда ненавидела! Всегда! Я знаю. Она всегда мешала тебе! И тебе ничего не понять, Лина! У тебя никогда не было детей!
Я побледнела. Стиснула зубы. Устало опустилась в кресло. И прикрыла глаза. Он почувствовал свою вину. И я видела, как его глубокие глаза просят у меня прощения. Я простила его. У меня никогда не было детей. Поэтому я потерять их никогда не могла.
-- Мне так плохо, Лина. Только ты... Только ты... Только ты у меня осталась. Такая пустота. Словно я умер вместе со своей дочерью. Лучше бы это было так. Я мертвый, Лина. И только ты еще как-то связываешь меня с жизнью.
На секунду мое сердце дрогуло. И я отчетливо услышала его оглушительный стук. Да! Так захотелось мне крикнуть. Да, Филипп! Да, да, да! И утонуть в его сильных объятиях. Раз и навсегда покончив с этим безумием. С этой несвойственной мне мечтой. И забыть, стереть из своей памяти кошмары минувшей ночи. Да, Филипп! Да! Да! Да!
В дверях показалась лохматая голова. И парень шмыгнул перебитым носом.
-- Лина, -- шепнул он. -- А можно я почитаю твои книжки? Их так много...
Я улыбнулась. Я облегченно вздохнула. Я приложила указательный палец к губам.
Трубка отчаянно кричала. Надрывалась. Но я уже плохо слышала голос Филиппа.
-- Лина, Лина, Лина. Вернись ко мне, Лина. Только ты у меня осталась. Кругом такая пустота. Вернись, Лина. Я же знаю, я чувствую, ты меня любишь, Лина...
Я очнулась. Встряхнула растрепанными волосами.
-- Нет, Филипп, -- тихо, но твердо ответила я. -- Все у тебя наладится. Поверь. Только найди мужество пережить. Ты сильный, Филипп. Ты преживешь.
Я аккуратно положила трубку. И отключила телефон. Все. Меня уже ничто не связывало с внешним миром. Все. Дороги назад не было. И я уже нисколечко не жалела о дороге назад.
Он стоял, прижимая к груди мой дурацкий детектив.
-- Очень занимательная книжка, -- улыбнулся Олег. -- Ты ее уже дочитала? Оказывается, там преступник влюбляется в свою жертву. Но это все сказки! Так быть не может. Такие разные люди никогда не могут влюбиться друг в друга. У каждого свое место в жизни. Правда, Лина? -- он испытывающе заглянул вглубь моих глаз.
Я пожала плечами.
-- Думаю, у тебя это единственно правильная мысль за последнее время. Но в любом случае, тебе незачем читать эти простенькие истории. Какими занимательными бы они ни были.
-- Но ты же читаешь.
-- Я этого заслужила, Малыш. Я за свою жизнь начиталась столько серьезной литературы, что теперь мой мозг имеет право на отдых. Тебе же не стоит начинать с этих книжек. Иначе ты ничего не сможешь больше читать. В искусстве, литературе обратное направление. Нужно постигать их не от простого к сложному. А очень даже наоборот. Только тогда ты постигнешь мир красоты по-настоящему. Уж мне-то поверь..
-- Но у тебя столько книжек, Лина. И что? Ты их все прочитала? Все - все?
-- Все - все, -- солгала я, решив, что слишком долго объяснять. Что мою библиотеку не прочитать и за всю жизнь.
-- Неужели все - все? -- не унимался он.
-- Все - все, Малышю
-- Ну и ну! -- восхищенно протянул он.
-- Что же тебе мешало?
Он рассмеялся. И прошелся по комнате.
-- У меня, к сожалению, не было такой учительницы, как ты, Лина.
-- Чем же ты занимался целыми днями, Малыш?
Он запнулся. Смутился. Даже, по-моему, слегка покраснел.
-- Ну, в общем... Мы играли на гитаре...
Вдруг его кошачьи глаза радостно заблестели.
-- Лина, ты знаешь, я здорово умею играть на гитаре! Любую мелодию смогу подобрать! И голос у меня неплохой...
-- И это все? - с нескрываемой иронией поинтересовалась я. Меньше всего в жизни меня интересовала игра подвальных мальчишек на гитаре .
-- Ну... Но... Но у меня много друзей! -- наконец выпалил он. -- Они стоят любых книжек! Вот у тебя есть друзья, Лина?
Друзей у меня не было. Он, мой Малыш, попал в точку. Разве что Даник. И то -- скорее товарищ, соратник, нежели друг. Но я никогда и не рвалась к так называемой дружбе. Я просто не верила в ее надежность. Я просто знала, что друг, как и возлюбленный, может быть единственным в жизни. И его можно просто не встретить. Может просто не повезти. А остальное -- это всего лишь разочарования. Разбитые надежды. Просто ошибки. А ошибаться я не любила.
-- И у тебя нет друзей, Малыш. Уж мне-то поверь. Хочешь, я тебе сейчас расскажу, что вас связывает?
Он резко вздрогнул.
-- Не надо, Лина.
-- Вот видишь.
-- Но ведь и ты можешь ошибаться. Ты же не знаешь моих друзей. Может быть, ты тоже что-то не понимаешь...
-- Я все прекрасно понимаю, Олег! Все! И знаю даже больше, чем ты думаешь. Я их сегодня видела...
-- Ты была там! -- он не на шутку испугался.
-- Это мой долг. Я же веду расследование, насколько ты помнишь. И мне было просто необходимо встретиться с так называемыми друзьями подозреваемого. Но почему ты так испугался? Не отвечай. Я сама отвечу. Ты просто попытался теперь взглянуть на них моими глазами. Думаю, тебе это удалось. Если они вовремя не остановятся -- это будут конченные люди, Олег.
-- Ты хочешь сказать, что и я -- конченный человек.
Я отрицательно покачала головой.
-- Нет, я это не хочу сказать. Я, побывав там, поняла, что ты лучше.
-- Вряд ли, Лина. Когда ты первый раз пришла туда. Ну, с прокурором. За его дочкой. Ты тоже не считала, что я лучше других. Ты меня так же презирала. И ненавидела. Просто ты на нас как-то смотришь... Как на сборище... или сброд. Словно мы не конкретные люди. Словно каждый из нас не имеет своего лица. И когда ты узнала меня одного, ты стала думать по-другому. Может быть, если бы ты каждого попыталась узнать в отдельности, рассмотреть каждого...
-- Странно, - не ответила я на его слова. Потому что меня поразило другое. -- Странно. Ты был там тогда. Значит, ты знал, что я следователь.
-- Нет, что ты! Ты вспомни, как было темно в подвале. К тому же я так испугался. Я не мог запомнить твоего лица! И когда случайно забрел сюда, на окраину города. Когда увидел тебя. Я, конечно, не узнал тебя, Лина. Уже потом... Потом я понял, вычислил, что это была именно ты... Скажи, Лина, -- он как-то неловко откашлялся. -- А они ничего не говорили тебе?
-- А что они должны были сказать? Ну же! Отвечай! Что?
Он опустил взгляд. И пожал плечами.
-- Да так, ничего. Просто всегда интересно знать, что думают о тебе товарищи. Что они могут наговорить от страха.
-- Не знаю, от страха ли. Но они наговорили только хорошее.
Он облегченно вздохнул. И улыбнулся.
-- Вот видишь, Лина. Они не такие уж плохие ребята.
-- Но это был еще не настоящий страх. Я бы посмотрела на них на допросе.
-- Ты думаешь дойдет до этого? -- он вновь перепугался.
-- Дойти дело может до чего угодно. Мы не застрахованы от неожиданностей. Но пока нам бояться нечего.
Он посмотрел на меня преданным детским взглядом. И от неловкости закусил губу.
-- Хочешь я стану твоим другом, Лина?
И мне в этот миг захотелось расплакаться. Глядя на его взъерошенные волосы. На его перебитый нос. На потрепанный вид.
-- Хочешь я стану твоим другом, Лина?
Сколько раз я не щадила таких, как он. Разговаривала с ними сквозь зубы. Свысока. И мою грудь переполняла ярость. Сколько раз таких, как он, я безжалостно, без сожаления отправляла за решетку. И меня ни разу! Никогда! Не мучала совесть. И мне вдруг в голову пришла страшная мысль. Господи, а вдруг это я? Господи, а вдруг это я, это я виновата в разрыве с Филиппом. Ведь я никогда не хотела понять эту златокудрую девочку с синими глазами. И никогда -- простить. И Малыш, возможно, прав. Я не видела ее, как конкретную личность. Как человека, у которого свои чувства, сомнения, свои страхи и неудовлетворенность жизнью. Я видела только ее мир. Злобный, пустой. И отвергала его. И ненавидела. Но никогда не искала ответ, почему она выбрала именно его.
Слезы навернулись на мои глаза. И я приблизилась к окну. Чтобы он не заметил моих слез. Сегодня я впервые попыталась понять дочь Филиппа. И мысленно попросила у нее прощения. Может быть я заслужу этого прощения. Если попытаюсь спасти хотя бы жизнь ее друга.
-- Иди, Малыш.
-- Так я почитаю, Лина?
-- Ах, да! Конечно, конечно. Иди, Малыш.

В этот вечер мне захотелось приготовить праздничный ужин. В этот вечер мне захотелось бенгальских огней. Конфетти. В этот вечер мне захотелось праздника. И я вспомнила, что сегодня -- Рождество. Я никогда раньше не любила праздники. И умышленно про них забывала. Все знали об этом. И никто при мне даже и не пытался намекать на предпраздничные хлопоты. При малейших намеках я сразу же махала руками. И строго прерывала: "Только не об этом." В каждый раздник я укладывалась спать пораньше. Не включала телевизор. Отключала телефон. И спокойно просыпала праздник. И торопила утро. Чтобы вновь увидеть мир в его будничном платье. И эта неприязнь к праздникам не была вызвана моим одиночеством. Она родилась со мной. Она стала моим родимым пятном. Это непреодолимое желание заткнуть уши, слыша какой-либо шум. Закрыть глаза, видя какую-либо суету.
И сегодня впервые в жизни мне захотелось праздника. Захотелось бенгальских огней. И разноцветного конфетти. Я вытащила из кладовки искусственную елку. И тщательно стерла с нее пыль, накопившуюся за долгие годы. И впервые за долгие годы мне захотелось предпразничной суеты. И я вдохновенно принялась готовить праздничный ужин.
Малыш, видимо, и не собирался появляться из своей комнаты. И я решила, что книжки не произвели на него должного впечатления. И повышать свой кругозор он так и не захотел. Скорее всего, они нагнали на Малыша крепкий сон. Но это меня уже мало волновало. Мои волнения были направлены на поиски праздничного наряда. Я перерыла шкаф сверху донизу. И наконец вытащила свадебное платье. Это то, что надо! Сразу же решила я.
Оно было довольно простенькое. Но главное -- открывало колени. И нисколечки не прикрывало плечи. Когда мой бывший муж увидел меня в нем. Он причмокнул языком и сказал:
-- Класс, Лина! Я не ошибся в выборе.
И для убедительности продекламировал свой новый стишок. Почему-то про высокую женскую грудь, хотя на таковую в этом наряде у меня не было и намека.
-- Я не ошибся в своем выборе, Лина! -- повторил он. И поправил свою "бабочку".
У меня тогда промелькнула мысль, что в выборе ошиблась я. Что ж. Мысль моя оказалась правильной.
И вот теперь. Спустя десять лет я вновь натянула на себя это платье. И сразу же закурила, видимо, от неловкости. И пустила дым в зеркало. И утонула в дыму. И услышала резкий звонок в дверь.
От неожиданности моя сигарета выскользнула из рук. И я торопливо стала стягивать наряд. Но тут же раздумала. И, махнув рукой, направилась к двери.
На пороге стоял сияющий Даник, весь с ног до головы облепленный снегом.
-- Какая мерзость на улице, -- с порога заорал он. -- Все тает, тает, тает. Я еще не растаял, Лина?
-- Нет, Даник. Ты, как всегда, цел и невредим, -- и нотка сожаления едва проскользнула в моем голосе. Даник ввалился в мой дом, оставив мокрые грязные следы в прихожей.
Я включила свет. И он безжалостно осветил меня с ног до головы. Даник присвистнул от удивления. И засуетился, слегка прикасаясь к моим плечам.
-- Ну и ну! -- вновь причмокнул он, раздеваясь на ходу. И бросая свои вещи где попало. -- Ай да старуха! А говорила, что терпеть не можешь праздников.
-- Терпеть не могу, -- упрямо повторила я.
--Ага! Ну, да. Конечно. И что в них хорошего?
И он помчался в мою комнату без приглашения. И застыл на месте, увидев мой праздничный стол. И два хрустальных фужера, вызывающе красующихся посередине.
-- Праздник для двоих, да, Лина? Ну, безусловно, я не этот... Второй...
-- Увы, Даник, -- и я развела руками.
-- А у тебя телефон не работал. Ну, думаю, заскочу по пути.
-- А я и не знала, что этот путь лежит через окраину города, -- рассмеялась я.
Даник бухнулся в кресло. И бесцеремонно наполнил бокалы.
-- Извини, старик. Нужно согреться.
Мы чокнулись бокалами.
--За тебя, -- хитро подмигнул он.
-- И за тебя, -- не менее хитро подмигнула я ему в ответ.
-- И за наше общее дело.
Это было слишком. И я перевела взгляд за окно. И молча выпила. И надо было мне столько еды наготовить, злилась я на себя. Наблюдая, как Даник набросился на мое угощение. Так он до утра не уйдет. Вдруг Даник с поддельным испугом оглянулся вокруг.
-- А он случайно меня не пришьет?
-- Кто? -- насторожилась я.
-- Ну, этот... Твой...
Я рассмеялась.
-- Разве что вышвырнет.
--Ты не слишком любезна, Лина. Намекаешь, чтобы изчез?
Ну, конечно, намекаю, идиот! Если это можно назвать намеком.
-- А он что -- опаздывает? -- не унимался Даник.
-- Он всегда опаздывает. У него много дел.
-- Ага. -- Даник начал принюхиваться, словно гончая собака. -- А у тебя пахнет мужчиной, Лина.
Я нахмурилась.
-- А я всегда думала, что ты интересуешься исключительно женщинами.
Даник захохотал. Хлопнул себя по коленям. И вскочил с места.
-- Ах, если бы ты знала, как они мне все надоели! И почему в меня влюбляются смазливые девчонки. Ты не знаешь, старуха? И тупые - тупые. Я слово ляпну -- они хихихают. Что я им -- клоун?
Я махнула рукой.
-- Ах, успокойся, Даник. Ты от них сам торчишь.
Даник перехватил мою руку. И сказал с присущей ему серьезностью.
-- Они только хихикать умеют. И больше ни на что не способны. Я давно подозревал, что есть другие... Скрытные, неторопливые, немногословные... Они способны на многое. В них есть тайна, Лина...
Я резко отдернула руку.
Даник поднял руки вверх.
-- Все. Забыто, старуха. Я, если честно, с такими, как ты, и вести себя не умею. К тому же -- меня ждет... -- Даник торопливо посмотрел на часы. -- О! Кажется, я опаздываю. И к тому же -- по-свински. Ну, ничего. Моя девочка еще подождет. Успеет еще за ночь нахихикаться.
-- Успеет, Даник. В твоих способностях я не сомневаюсь.
Даник выпил. Закурил.
-- В общим, я по делу, Лина.
Я удивленно подняла брови.
-- Кое-кто в обиде, что ты мало внимания уделяешь делу. Ну, теперь-то я понял.
-- Что ты понял? -- резко прервала я его.
-- Ну, что ты втрескалась по уши. Это естественно. Теперь тебе наплевать на какое-то дело. Теперь ты ради мужика любое дело можешь предать.
Я не выдержала. И вскочила с места.
-- Что ты говоришь! Ты с ума сошел, Даник!
Даник никак не ожидал от меня такой бурной реакции.
-- Ты что? Это твои слова. Ты сама не раз повторяла, что влюбленной бабе никогда не следует доверять. Ну, вот... В общем, я пришел предложить, чтобы ты продолжила свой отпуск.
Я некоторое время обдумывала слова Даника. Наконец приподняла голову. И пристально посмотрела ему в глаза.
-- Нет, Даник. Мы будем вести это дело вместе. И никакая любовь не сможет нам помешать. Ты же меня знаешь, Даник, -- решительно сказала я.
-- Годится, старик! Значит, по рукам? -- И мы хлопнули ладонью об ладонь.
Даник встал.
-- Да, кстати, -- словно вспомнил он. -- Нам чертовски с тобой повезло.
-- Ты о чем?
-- Это парень на все сто процентов -- в городе. Теперь мы точно его словим.
-- Что значат сто процентов? -- Голос мой предательски дрогнул.
-- А то значит, старуха, что он никак не мог выехать прошлой ночью. Ты видела, что творилось на улице? Все замело. Ни одна машина не могла выехать их города. И, к счастью, ни один поезд не ходил в то время. А ко времени отправки поездов его физиономия была знакома уже каждому проводнику. Вот так, старуха. Есть на свете Бог! -- И он поднял палец вверх. -- Погодка была как по заказу. И чтобы в один день все растаяло! Уму непостижимо! В общем, не повезло этому подонку, Лина. Не повезло.
Мои губы побелели. И слабость растеклась по моему телу. И мое тело растекалось, становилось ватным, мягким.
Даник изо всей силы ударил меня по плечу.
-- Так что мы его быстро накроем. Не переживай. Плевое дело. Городишко-то маленький. Мне лично каждая щель здесь знакома. А у тебя, Лина, нюх, как у гончей. Разве не так? -- Он с удовольствием повторил слова Филиппа.
Да, в этой конторе даже слова нельзя сказать. Все разносится в секунду.
Я торопливо проводила его до двери. Он все больше и больше меня раздражал. Своей пронырливостью. Догадливостью. Чутьем.
-- И в кого ты такой шустрый, Даник? -- не выдержала я.
-- Моя мама когда-то по уши была влюблена в газетчика.
-- До завтра, Даник, -- не ответила я на его шутку.
В дверях он приостановился.
-- И все-таки у тебя пахнет мужчиной, Лина. И зачем ты его только скрываешь? Поверь, в нашем возрасте девственность не украшает, -- хохотнул он.
Я захлопнула изо всей силы за ним дверь. Вечер был испорчен. Малыш, видимо, по-прежнему спал. Что ж. Его детскому сну можно только позавидовать. Я приоткрыла дверь его комнаты. И присвистнула от неожиданности.
-- Ну и ну! -- выдохнула я.
Малыш лежал на кровати, забросив ногу на ногу. И совсем не замечал меня. Его руки жадно вцепились в какую-то толстенную книжку. И его взгляд бегал по строчкам.
-- Эй, -- позвала я его. -- Эй, Малы-ы-ыш.
Он вздрогнул. И с трудом оторвал взгляд от книги.
-- А, Лина... -- задумчиво протянул он. А его мысли были еще далеко-далеко. Среди придуманных героев, придуманной природы, придуманных чувств.
-- Ты умеешь читать, Малыш? -- улыбнулась я. -- А я и не знала.
-- Пока я здесь... Я хочу успеть как можно больше. В конце концов мне ничего другого не остается, -- грустно улыбнулся он. -- Ведь ты мне даже пить не разрешаешь.
-- Напиваться, -- поправила я его. -- А сейчас мы с тобой выпьем. Тем более -- есть повод.
Он поднял на меня удивленный взгляд.
-- За Рождество, Малыш. Ну, идем?


Мы сидели вдвоем за праздничным столом. При слабом мерцании елочных огней. И хлопья мокрого снега прилипали к окну. И тут же таяли, оставляя на оконном стекле поток несвоевременных слез.
-- Как красиво. Правда, Малыш?
-- И вкусно. А по тебе не скажешь, что ты хорошая хозяйка.
-- А что по мне скажешь?
Он дурашливо наморщил лоб.
-- Ну... честно говоря... Когда я впервые тебя увидел... Я подумал, что ты... Ну... Ты...
-- Старая дева? -- расхохоталась я. Хотя это мне было не приятно. -- Ну, признайся, Малыш. К тому же -- черствая и сухая. Да, Малыш?
-- Я рад, что ты к этому относишься с улыбкой. А твой костюм меня вообще добил. А теперь, -- он с восхищением оглядел мое открытое платье, -- а теперь передо мной совсем другая женщина.
От выпитого коньяка мои глаза заблестели. И румянец выступил на моем бледном лице. Мне вдруг захотелось стать развязной. Забросить ногу на ногу. Обнажив колени. Мне стало легче дышать. И проблемы как-то незаметно, неслышно стали отступать на задний план. Но Малыш по-прежнему чувствовал себя неуютно. И по-прежнему видел эту границу. Разделяющую нас. Лишавшую нас шанса хотя бы сегодня. В этот рождественский вечер. Друг друга понять.
-- Кто к тебе приходил, Лина?
-- Да так, -- неопределенно ответила я. Мне не хотелось расстраивать Малыша. Мне хотелось оградить его от волнений, страха. И я почувствовала, как в мое сердце робко и несмело прокрадывается любовь.
-- Я впервые отмечаю Рождество, -- Малыш почти ничего не пил. Он был задумчив. И задумчивость шла его лицу.
Разговор не клеился. Я встала, подошла к пианино. И опустила руки на клавиши.
Малыш оживился. Его глаза возбужденно заблестели.
-- Ты еще и умеешь играть, Лина?
-- Моцарт. Соната ре мажор.
И я заиграла. Звуки отлетали от клавиш, заполняли комнату. И заглушали ее пустоту. Заглушали пустоту мира, его бесконечную печаль. И его бесконечное одиночество.
-- Здорово! -- выдохнул Малыш. Когда мои руки бессильно упали. -- Ты знаешь, Лина, поверишь ли мне, но я раньше хотел изменить мир, честное слово! Детская мечта, правда? Но ты знаешь... Сегодня я вдруг понял, что мир совсем другой. И его менять не надо. Ведь в нем есть все для счастья. Правда, Лина?
-- Да, Малыш. Ты совершенно прав. В нем есть все для счастья. В нем нет лишь самого счастья.
Я встала, отошла к окну. Малыш уселся на мое место. И опустил руки на клавиши. Я понимала, как ему хотелось сыграть Моцарта. Как ему хотелось спрятаться в музыке. Спастись от неизбежной трагедии, от неизбежных слез. И я вновь отчетливо увидела на его лице печать неизбежного конца. Я ее увидела такой яркой. Физически ощутила. Что невольно вздрогнула и зажмурила глаза. Я испугалась. Я стала за его спиной, словно пытаясь укрыть от предстоящего зла. Я обняла его за плечи. И мои руки опустились на клавиши. Он убрал свои. И положил их на колени. А мои крепкие пальцы в бешеном ритме забегали по черно-белому полю. Видит Бог, я могла призвать в свидетели своей прекрасной игры самого Моцарта.
Малыш прикрыл глаза. Его щеки порозовели. И печать неизбежного конца изчезла. Испарилась. Испепелилась. Так же неожиданно, как и появилась. А Малыш был уже там, среди зеленых лугов. Он смотрел солнцу прямо в лицо. И его кожа блестела от загара. Малыш был уже там. Он целовал мои волосы, пальцы. И мы вместе, рука об руку, бежали навстречу безоблачной бесконечности. И сам Моцарт посылал нам вслед свои воздушные поцелуи. И птицы пели нам вслед свои легкомысленные песни.
Музыка победила предстоящую неизбежность. Музыка соединила нас. Малыш схватил мои руки. И до боли сжал. А я целовала его непослушные волосы, его зеленые кошачьи глаза. И все сильнее и сильнее прижимала к своей груди...


Он уснул только под утро. Его сон был неспокойным. Болезненным. Он корчился, словно от невыносимой боли. И шептал пересохшими губами.
-- Лина, я не убивал, Лина. У нее были такие красивые волосы... Лина... Я не мог убить. ...
-- Т-с-с, мой мальчик., -- как маленького успокаивала я его. Не зная, еще не понимая. Чего больше в моих чувствах. Материнской любви. Или просто. Просто любви. Одинокой женщины. -- Т-с-с, успокойся. Я тебе верю. Все будет хорошо. Пока я с тобой тебе ничего не грози... Успокойся, Малыш.
Он успокоился. Он заснул крепким сном. Ему, видимо, тоже никогда не хватало материнской любви.
А я еще долго не могла сомкнуть глаз. Меня радовало, что этот парень меняется на глазах. Он стал чувствовать. И понимать гораздо больше. Наконец, он осознал трагедию, случившуюся с ним однажды ночью. Меня радовало, что он учиться страдать. Потому что только через страдания человек способен вырваться из ямы. Грязи. В которой когда-то жил. И которая его вполне устраивала. Теперь он туда никогда не захочет вернуться. А моя, возможно, запрограммированная, логичная жизнь. Возможно только теперь будет оправдана. Жаль только, что я никогда не смогу объяснить Филиппу. Что скрывая у себя виновного в гибели его дочери. Я тем самым вымаливаю прощения и у нее, и у Филиппа.
И все же я физически ощущала предстоящую опасность. И кулаки мои непроизвольно сжимались все сильнее и сильнее. Я решила любой ценой спасти Олега. Что бы мне это ни стоило. Я смогу, сумею защитить его, уберечь. Влюбленная женщина способна на многое. Я была способна на все. Потому что во мне тесно переплелись нерастраченная материнская любовь и любовь женщины. И в моей голове уже созревал стройный логический план.


Он проснулся счастливым. Долго жмурился. И, хлопая ресницами, смотрел на солнце, пробивавшее оконное стекло. Солнце в январе он воспринял как подарок.
-- Лина! Скорей же! Лина! -- позвал он меня.
Я мигом очутилась возле него. Он схватил меня за руку и потащил к окну. И распахнул его. Солнце ворвалось в нашу комнату наперекор зиме. Малыш попытался что-то крикнуть. Но я тут же к его губам приложила ладонь. И захлопнула окно.
-- Тебя не должны слышать, Малыш.
И я тут же вспомнила про незнакомца. Вчера вечером топтавшегося возле моего дома. И мне вновь стало страшно.
-- Я только хотел крикнуть: как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.
Я улыбнулась. Мои страхи мгновенно улетучились.
-- Об этом можно сказать и шепотом.
Он приблизил губы к моему уху. И зашептал:
-- Как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.
И я вновь ощутила горечь его потресканных губ. И со всей силы прижалась к нему. Мы были вместе. Мы доверяли друг другу. Значит у нас был шанс победить...
Этим же утром мы увидели по телевизору фотографию разыскиваемого преступника: безработного. Без определенного места жительства. С особыми приметами.
-- Кто тебе перебил нос, Малыш?
-- Я хороший боксер, Лина. В этом ты еще сможешь убедиться.
-- Почему у тебя нет дома, Малыш?
-- Он уже есть. Это твой дом, Лина.
-- Почему ты нигде не работал, Малыш?
-- Я не нашел дело по душе. Но мне кажется, я его скоро найду.
-- Обязательно, Малыш. Обязательно найдешь. Конченных людей не бывает.
-- Я рад, что ты это понимаешь...
Пожалуй я слишком опрометчиво произнесла эти слова. Конченных людей не бывает. Я тогда верила в это. Но совсем скоро под силой обстоятельств мне пришлось изменить этим словам. Просто чувства вновь оказались гораздо сильнее чувства долга.
У меня уже созрел план действий. Но с этим я пока решила повременить. И оставить на случай безвыходной, крайней ситуации. Возможно, за это время что-нибудь произошло в расследовании Даника. И мне нужно было это выяснить.
Я уверенным шагом направлялась в здание прокуратуры. И не обратила внимания на девушку, зябко ежившуюся на улице. Неподалеку от центрального входа. Я не ждала, что этим утром меня могут ждать.
-- Лина Владимировна? -- услышала я позади себя тоненький голосок. И обернулась.
Я ее сразу узнала. Я уже научилась узнавать подвальных подростков. Это она вчера так яростно защищала Лиманова. Я еще подумала, что она напременно в него влюблена. Мое сердце учащенно забилось. Я боялась любой информации. И еще вчера почувствовала, что ей есть что сказать. Но, обманывая себя, я вчера отогнала эти предположения.
-- Да. Я слушаю. Вы что-то хотите.
-- Нет... То есть -- да, -- испуганно пролепетала она. -- Мне нужно с вами поговорить.
-- Ты уже к кому-то обращалась? -- спокойно спросила я. Хотя боялась не меньше ее. Если она уже успела наболтать лишнего Данику?
Девушка отрицательно покачала головой.
-- Я ждала именно вас.
-- Почему? -- мне нужно было знать все.
-- Просто... Мне вчера показалось, что вы не заинтересованы посадить Олега.
-- Ты не правильно меня поняла, милая! Я просто заинтересована найти правду!
-- Да, конечно. Я не правильно выразилась. Просто я знаю, что его объявили преступником. Он в розыске. И раз убита дочь прокурора -- Олега ждет самое худшее. Но вы... Но вы хотите отыскать правду. Значит, может быть, вы могли бы помочь...
-- Что значит -- помочь?
-- Дело в том... Дело в том, что когда это произошло. Ну, той ночью... Был свидетель этого.
-- Свидетель?! -- вскрикнула я. -- Они были не одни!
Я схватила девушку за руку и отвела в сторону.
-- Ты говоришь -- свидетель... Но ты не ошибаешься? Пойми. Речь идет о человеческой жизни...
-- Я это понимаю. Именно поэтому я решилась вам сказать. Хотя он мне угрожал...
-- Кто! Кто угрожал! Ну же, говори!
-- Вы вчера его видели. Рыжий такой.
-- Так я и знала. Хорек.
Девушка слегка улыбнулась
-- Да, он похож на хорька. Но... Но в общем дело не в этом. Он был там. И все видел. Он видел, что все произошло внезапно. Что это было непреднамеренное, случайное убийство. Она спровоцировала Олега, чтобы он ударил ее. Она словно испытывала его терпение. Я подумала... Вы должны это знать. Ведь если есть свидетель... Уже ничего нельзя сделать с Олегом. Правда?
Я плохо слышала, что она лепетала. Я уже думала о своем. Обстоятельства явно поворачивались в нашу пользу. Теперь нужно было найти правильное решение. Согласно этим фактам.
-- Скажи... Почему этот хорек не хотел, чтобы ты рассказала? Если он был другом, почему он не захотел вмешаться?
-- Ну... Я толком не знаю. Но, по-моему, он боялся. Он не хотел связываться с милицией. У него какое-то темное прошлое. Он, по-моему, уже был осужден условно. И потом... Потом, ему всегда нравилась Нина. И она все время заигрывала с ним, назло Олегу. Возможно, еще поэтому тот ударил ее.
-- Настолько боялся милиции, что все время ей грубил и хамил. Нет, милая. Здесь, возможно, другое, -- и я чуть не потерла руки от удовольствия. И мои глаза засветились радостью. Мне казалось, я нахожу выход.
-- Что вы хотите сказать?
-- Только то, что сказала.
И я внимательно посмотрела на девушку. Смазливое личико. Невыразительные глазки. Впрочем, если бы ее приодеть и почистить. Она вполне могла быть ничего. На что она рассчитаывает? Наверняка на взаимное чувство. Она поможет Лиманову. И он в нее непременно влюбится. Нет, милая. Помочь -- ты помогла. А в остальном...
-- Скажи, -- я все-таки не выдержала. И решила спросить. -- Скажи. А тебе зачем это? Неужели охота так связываться с милицией? И даже Хорька не побоялась. А он, насколько я понимаю, на ветер угроз не бросает.
Девушка стала пунцовой. И опустила глаза.
-- Я его не боюсь. И я знаю, что он только языком мелет. А на деле... Он ничего мне плохого не сделает.
-- Ты не ответила на мой вопрос, милая.
Она подняла на меня решительный взгляд. И даже гордо и вызывающе встряхнула головой.
-- А на этот вопрос я отвечать не обязана. Он никаким образом не связан с этим... С этим случайным убийством.
А мне ответ был уже и не нужен. Тут и дураку станет ясно-- девочка влюблена по уши.
-- Хорошо, если ты действительно готова помочь этому парню, сделаем так. Вечером я буду в вашем злачном местечке. И ты любым способом должна туда заманить Хорька. У меня есть к нему разговор.
Теперь мне предстояло проверить так называемое досье Хорька. И уже потом составить картину преступления. Но Данику я пока раскрывать все карты не собиралась. Я чувствовала, что до разговора с Хорьком этого делать не следует. Хорек был далеко не прост. И, возможно, он знает гораздо больше, чем рассказала девушка. Тем не менее настроение у меня было прекрасное. Единственное, что меня тревожило - это то, что Олег не был со мной до конца откровенен. Но я тут же нашла оправдание его лжи. Возможно, это чисто мужская солидарность. А, возможно. Хорек запугал и его.
С Даником я столкнулась на пороге. Он уже куда-то бежал. Все ему не сидится на месте! Какой невростеничный тип!
-- Что, Даник, брезгуешь бумажной работой! Или тебе уже не нравится мое кресло? -- не выдержала я.
-- Да нет, Лина. Просто поступил анониный звонок. Кто-то сообщил, где может скрываться Лиманов, -- и Даник назвал место, противоположное от моего дома. Явно это была утка одного из сыщиков-любителей. Но переубеждать Даника я не собиралась. В конце - концов, он должен был за что-то получать зарплату.
Я нахмурилась.
-- С каких пор ты стал доверять анонимным звонкам, Даник?
-- С тех самых, что и ты. Едва переступив порог этого кабинета. Ты не со мной?
Я отрицательно покачала головой.
-- Насколько ты заметил, я давно не с тобой. Более того, я убеждена, что ты идешь по ложному следу. Вполне может оказаться, что убийца не Лиманов.
Даник искренне удивилася.
-- Что за бред, Лина!
-- Посмотрим, что ты скажешь, когда я докажу. Что убивал не Лиманов. Возможно, он и присутствовал при убийстве. А потом, испугавшись, сбежал.
-- Что ты затеяла, Лина?
-- Абсолютно ничего. Просто, в отличие от тебя я не всегда доверяю фактам. Во всяком случае, стараюсь досконально их перепроверить.
-- Так перепроверить, чтобы они уже работали на тебя? И против прокурора.
-- Нет, Даник. Против неправды. А во лжи меня еще никто не уличал. Разве не так?
Даник бросил на меня недовольный взгляд. И скрылся за дверью. Во лжи он меня уличить не мог.
А я, собрав нужную информацию. И составив приблизительную картину преступления. Решила еще до встречи с Хорьком заехать домой. Мне необходимо было уточнить у Олега детали.
Возле своего дома, прямо под окнами я вновь заметила глубокие свежие следы на снегу. О, Боже! Это просто невероятно! Кто-то определенно следит за моим домом. Но кто! Даник?! Чушь собачья! Это не может быть Даник. Мы с ним проработали столько лет вместе. Мы всегда доверяли друг другу. Безусловно, сейчас он мог обвинить меня в необъективности. В упрямстве. Тщеславии. Желании доказать свою правоту любой ценой. В конце-концов -- желании отомстить Филиппу за то, что он меня когда-то бросил. Но не более!
-- Малыш! -- крикнула я с порога. -- Послушай! Это уже не смешно! За нами, по-моему, следят! Ты никого не заметил?
Он тихо возник в прихожей. И я присвистнула. Гладкорасчесанные, блестящие после мытья волосы. Отутюженная чистая рубашка. Аккуратно залатанные джинсы. И даже " бабочка", которую он умудрилася соорудить из куска материи. Его зеленые глаза сияли. На губах играла мягкая улыбка. Теперь, пожалуй, он вполне походил на хорошенького гимназиста. Почти маменькиного сыночка.
--- Я помогу тебе Лина.
Он взял из моих рук пальто и бережно повесил на вешалку.
-- Ну и ну! -- я шумно вздохнула.
-- И дворнягу можно научить петь. Вот послушай.
Он взял гитару. Опустился передо мной на колени. И запел низким, густым, очень мелодичным голосом. Он определенно не лгал, говоря мне когда-то, что здорово умеет играть на гитаре. Но я и не предполагала, что у него такой прекрасный, хорошо поставленный голос.
" Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
Это золото осенье.
Эта прядь волос белесых
Все явилось, как спасенье
Беспокойного повесы..."
...Он пел мне Есенина. неотрывно глядя в глаза. Он думал обо мне. О нашей любви. Он не хотел думать о будущем. Думать о будущем он предоставил право мне. Сам же хотел нагнать бестолково растраченные годы. И ему это удавалось. Я видела.
Я погладила его волосы. Взяла его руки в свои. И улыбнулась. Мне хотелось подарить ему нежность. Нежность, которую я узнала только в последние дни.
-- Это прекрасно, что ты поешь. Ты сам сочинил музыку.
-- Да, сам. Когда я читал Есенина. Музыка сама по себе подбиралась. Я даже не читал. Я сразу пел. Я поражаюсь, Лина, как я мог раньше без этого жить.
-- Знаешь, сколько в твоей жизни будет приятных вещей. О которых ты и не подозревал.
-- Они могли быть, Лина. Но теперь... Теперь вряд ли. Я их не заслужил. Я все чаще вспоминаю ее... И она мертва. И только по моей вине. И ничего не исправить...
-- Если бы не эта трагедия... У тебя все бы было по-прежнему. Разве не так?
-- Да, может быть. Но не такой же ценой менять жизнь.
-- Да, не такой. Но... Но ты сделал это, Малыш, не специально. И поэтому ты можешь заслужить прощения. Если твоя жизнь станет осмысленной. Ты перестанешь попусту тратить время. Перестанешь пить, водиться с подонками, вляпать в грязные истории. Пойми, в тюрьме тебя ждет тоже. Нет, еще гораздо худшее. Там ты ни за что не заслужишь прощения.
Он отрицательно покачал головой.
-- Дело не в этом, Лина. Дело не в тюрьме. Я уже тюрьмы не боюсь. Дело в смерти. Я ее не заслужил.
-- Ну, конечно, конечно, не заслужил, -- я прижала его голову к своей груди. - И мы обязательно обманем ее. Обязательно. Только ты мне должен помочь.
-- Помочь? -- Он слегка отпрянул от меня. И испытывающе заглянул в мои глаза. -- Я не понимаю.
Я встала. И медленно прошлась взад-вперед по комнате. Я не знала с чего начать разговор. Я понимала, что в этом случае важно осторожность.
-- Скажи, Олег, -- наконец сказала я. -- Почему ты был со мной не до конца откровенен? Мне это не нравится.
-- О чем ты? -- в его дрогнувшем голосе послышалась нескрываемая тревога. Он, видимо, понимал, о чем я.
-- Ты прекрасно знаешь, о чем. В тот вечер, кроме тебя и Нины был еще один человек.
-- О, Боже, -- выдохнул он. И схватился за голову. -- Ты узнала. Ну, конечно. Нет ничего, что ты не можешь узнать.
-- И это в твою же пользу. Если бы ты понимал это. Ты бы все мне рассказал.
-- Я не хотел лгать. Но я дал слово. Я не мог его выдать. Я умею держать слово, Лина.
-- Я так и знала. Держать слово, рискуя своей головой! Очень здорово, -- в моем голосе послышались нотки явного раздражения.
-- Но этот свидетель не так важен, Лина! Я не дурак! Я это отлично понимал! Если убита дочь прокурора, то факты так перетасуются, что свидетель может быть не в мою пользу. Тем более такой, как Рыжий. Его запросто можно прижать к стенке. И он смог бы заговорить против меня. Понимаешь! Тогда уж точно мне не сносить головы. И рыжий мне честно сказал, что если его станут пугать прошлым. Он может не выдержать. Поверь, Лина! Нам не нужен свидетель!
-- Ты прав. Свидетель не нужен. А убийца?
В доме воцарилось молчание. Казалось, даже ветер перестал выть за окном. И вьюга утихла. Мы стояли друг напротив друга. И смотрели друг другу в глаза. Мой взгляд был тверд и решителен. Мне нужно было выдержать эту немую сцену. В его взгляде перемешались непонимание, гнев, страх, неверие. Что я могла такое сказать. Он немую сцену не выдержал. Он оттянул черную "бабочку", словно она душила его. И первым нарушил молчание. Он еще верил, что не верно растолковал мои слова.
-- Убийца уже есть, -- прохрипел он. -- И это ясно.
-- А я так не думаю, -- твердо ответила я. -- Конечно, убийца есть. Но кто -- вот вопрос.
-- О, Боже! -- он схватился за голову. -- Я не верю... Я не верю, что ты кого-то хочешь подставить, Лина. Скажи, что это не правда! Ну, пожалуйста, скажи...
-- Что значит подставить! -- я повысила голос. -- Не подставить, а разобраться! Почему я, как следователь, должна полностью доверять твоим словам. Почему я не должна сопоставлять факты! Твое обвинение строится только на том, что тебя видели с ней в тот вечер. А потом ты скрылся. Скрываются только преступники. А твой любезный дружок Хорек вне подозрения только потому, что никто. Никто не заявил, что он был с вами тогда. Вот и все! Но я могу предположить и другое! Что именно Хорек убил ее. Кстати она ему нравилась -- и это все знают. А потом... Потом он тебя убрал, чтобы подозрение явно на тебя пало. Кстати, "героическая" биография Хорька довольно любопытна. На его "чистой" совести уже числится одна попытка к убийству. Но за неимением улик, поскольку преступление не совершилось. Он и был освобожден. Условно...
Малыш не перебивал. Он с нескрываемым презрением смотрел на меня. Словно желал до конца убедиться в моей низости. Он уже не был похож на того милого гимназиста, каким я увидела его полчаса назад. Его красивое лицо дышало холодом. На его плотно сжатых губах застыла пренебрежительная ухмылка.
-- Ты все сказала, Лина? -- Он сорвал "бабочку" с воротника рубаки. И отшвырнул ее в сторону. -- Странная все-таки жизнь. Люди носят "бабочки", дорогие костюмы. Вертятся в самых высоких кругах общества. Они кичатся своими знаниями искусства. На их глазах появляются слезы, когда они читают стихи. Они без конца твердят о чести и честности. С презрением относятся к бродягам и уголовникам. Но при всем этом им ничто не мешает с необыкновенной легкостью отправить человека на смерть. Прекрасно зная, что он не виновен.
Я смотрела на Малыша. И поражалась все больше. И восхищалась им. Он действительно был лучше всех этих подвальных юнцов. И под маской равнодушия скрывалась действительно чистая и нежная душа. Я в нем не ошиблась. Конечно, он говорил правильные слова с точки зрения литературной, почти идеальной морали. Но жизнь была совсем другой. И чтобы в ней выиграть, литературная мораль была некстати. И только мне, к сожалению, приходилось взваливать на себя миссию человека, ею пренебрегающего. Чтобы выиграть.
-- Что-то ты красиво говоришь, Малыш. За короткое время ты много усвоил. Прекрасные фразы и мысли. Ты великолепно поешь. Ты даже открыл в себе талант сочинителя музыки! Я же скажу менее красивые и приятные фразы. Ты знаешь, что такое тюрьма? Ну, конечно же нет! А я, дорогой, знаю! Нет. Это не только четыре стены, вонь, крысы, грязь. А рядом - красные рожи, похабные слова. Людей... Господи, да их и людьми уже трудно назвать. Самое страшное, что там невозможно остаться человеком, Малыш. Но еще страшнее, что там это и не нужно. Напротив, это только может навредить. Только опустившись на самое дно. Там еще можно выжить. Но, скажи, ради чего? Когда это -- тупик. И какая, к черту музыка и литература! И какие к черту красивые слова! Там они тебе не пригодятся! И о морали ты забудешь раз и навсегда!
--- Лина. О Боже! Но Хорек... Почему, скажи, почему он должен на это пойти! Почему, черт побери!
-- Почему! Ты еще спрашиваешь -- почему! Да хотя бы потому. Что его жизнь вообще ни черта не стоит! Тебя ждет будущее, Малыш! Ты можешь стать музыкантом! У тебя будет семья! Хорек, -- я презрительно усмехнулась. -- Его рано или поздно ждет этот тупик. Поверь. Мало того, что он пьяница и вор. Он способен на убийство. Поверь моему опыту. Я умею угадывать людей. Я не раз отпускала таких хорьков за неимением должных улик. И заранее знала, что они скоро совершат преступление. Что чья-то жизнь в опасности. Но закон мне не позволял что-то исправить. Теперь же я вправе изменить этот закон. И действовать по-своему. Теперь у меня есть шанс спасти жизнь, которая того заслуживает. И уничтожить другую, которая если сейчас это не сделать. Уничтожит сама.
Губы Малыша побелели. Взгляд потух. Но его голос был непоколебим.
-- Ты не судья, Лина. И не Бог, чтобы самой вершить суд. Если ты это сделаешь... Я... Впрочем, я все больше убеждаюсь, что был не прав...
Он взял гитару, рюкзак. И направился к выходу.
-- Остановись! -- закричала я. -- В чем не прав? В том что меня полюбил! Да? Ну же. Найди смелость ответить! Не прав в том. Что связался с бездушной, черствой женщиной! Которая пошла на риск, чтобы тебя спасти. Даже не зная тебя ! Ну же, скажи!
Он оглянулся. Как-то устало на меня посмотрел. И кивнул головой.
-- Нет, Лина. Не прав, что подвергал опасности других людей. Я не имел права. Я уже понял. Все, кто каким-то образом связаны со мной, тут же становятся несчастны. Один человек уже погиб по моей вине. Другой -- жертвует жизнью, будущим ради меня. Третьего могут осудить несправедливо. Это какая-то замкнутая цепочка. Я ее хочу разорвать...
-- Малыш, -- тихо позвала я его. И посмотрела таким беспомощным взглядом. Что он не выдержал. Приблизился ко мне. Обхватил мою голову своими сильными руками. И заглянул в мои глаза.
-- Малыш, не уходи, -- попросила я его. И на моих глазах выступили слезы. -- Ну, пожалуйста, не уходи. Я не сделаю этого. Честное слово.
-- Я это знаю, Лина, -- он улыбнулся. -- Ты бы никогда такое не сделала. Я полюбил смелую и честную женщину. Мы и без жертв найдем выход. Правда? В конце-концов, у нас всегда есть в запасе крайний вариант...
-- Не надо так говорить, малыш. Только не это. Мы выиграем. Ты мне веришь? Поверь, я умею выигрывать дела.
-- А в этом я нисколечки не сомневаюсь,
Он со всей силы обнял меня. Нашел мои губы. И я, все крепче прижимаясь к его груди, все крепче любя и дорожа им. Думала. Что пока выход один. И я им воспользуюсь.
-- Я скоро вернусь Малыш, -- в который раз я произнесла эту фразу, -- ты обязательно дождись.
-- Жаль, что я не могу тебя проводить, -- печально улыбнулся он. -- Уже так поздно. Здорово было бы сейчас прогулятся с тобой. В зимнем лесу. Или по вечернему городу. Когда снег блестит на свету фонарей... Нельзя девушек отпускать в такой вечер одних. Это опасно.
-- Я не просто девушка, Малыш. Я смелая женщина, с револьвером в кармане. Пусть боятся меня...


Отправляясь на встречу с Хорьком, я все больше убеждалась в правильности своего решения. Конечно, я понимала, что этим подвергаю опасности нашу любовь с Олегом. Но гораздо опаснее было отправлять его на верную смерть. В любом случае, я могла еще выпутаться, доказав ему, что Хорька подозревают не по моей вине. Что его вычислил Даник или еще кто-нибудь. Что кто угодно, только не я приложила руку к его аресту. Я понимала, что с точки зрения человеческой морали я не права. Но моя любовь. Мое желание спасти любимого человека. Перевешивали любую человеческу мораль.
И я твердой рукой открыла дверь уже знакомого мне подвала. Как ни странно там уже горела тусклая лампочка. И было сравнительно прибрано. Но отвратительный запах не улетучивался.
Хорек сидел в привычной позе. На корточках. Прислонившись спиной к бетонной стене. При электрическом свете он выглядел еще отвратительнее. И даже напоминал маньяка. И я тут же вновь себя успокоила. Он действительно способен на убийство. И было бы гораздо справедливее, если бы это он, а не Малыш ударил дочь прокурора. Впрочем, сегодня я решила это исправить.
-- Какие гости к нам пожаловали, -- прогнусавил он. И резко повернулся к девушке. Которая жалась в углу. Что я поначалу ее и не приметила. -- Так это ты, дура, ее навела! То-то я думаю, как ты готовилась к этой встрече. Лампочку даже вкрутила. Фу! Какая гадость, -- и он зажмурился. -- Терпеть не могу яркого света. Ну, ничего , Тонька, я еще с тобой посчитаюсь.
Тоня бросила на меня умоляющий взгляд.
-- Девушка здесь не при чем, -- встала я на защиту Тони, -- и ты напрасно недооцениваешь нашу работу, парень. Напрасно еще хохоришься и смеешь запугивать! Я, думаю, твое прошлое не дает тебе право на это. На твоем месте, я бы сидела, как мышь. И разговаривала дрожащим голосом.
Видимо, он испугался. В его глазах промелькнул страх. Но он тут же вновь принял вызывающий вид. И оскалился.
-- Что вам будет угодно, господин начальник, -- с издевательской дрожью в голосе произнес он.
-- Во-первых, встань, когда разговариваешь с женщиной! -- приказала я ему. Он нехотя приподнялся. Но с тем же вызывающим видом ответил.
-- Для меня мужики и... и женщины одно и тоже, когда они ищейки. Это может кто другой различает. Ради спасения собственной шкуры, -- и он мне выдал издевательский галантный поклон.
Я почувствовала недоброе. Что он имеет в виду? Господи, да что он может знать, этот прохвост. Явно блефует. И я решила перейти в наступление.
-- Ты думаешь, я притащилась в эту дыру, чтобы с тобой поболтать? Поверь, это мне огромного удовольствия не доставляет. Против тебя имеются серьезные улики, парень. Ты обвиняешься в убийстве. Думаю, тебе скоро станет не до дешевых шуточек!
Ох, как мне хотелось упечь его за решетку. Но он явно не разделял моего желания. Хорек, как ошпаренный, подпрыгнул на месте. И пронзительно взвизгнул.
-- Вы... Вы не имеете права! Да как вы смеете! Где доказательства!
-- Еще как смею, пацан! И доказательств -- навалом. Мои люди нашли улики, доказывающие, что ты тоже был в тот вечер здесь, в подвале. Вместе с Лимановым и Ниной. Не иначе, как ты приставал к ней. Ведь тебе очень нравилась девушка, правда? А она предпочла Лиманова. Вот ты ее и ударил. И сразу покончил с обоими. Кто шел против твоей воли. Ты же главарь шайки, насколько я знаю. Тебе не нравится, когда идут против тебя. Вот и результат. Девушка мертва. А Лиманов подозревается в убийстве. Все вполне логично. Тебе так не кажется?
Не скажу, что мне было легко произносить эти фальшивые обвинения. Не скажу, что мне легко было выдерживать взгляд этого парня. И даже не скажу, что мне не стало его жаль. Но я сумела подавить в себе эти эмоции. И если раньше в моей жизни всегда побеждали логика и разум. То теперь единственное чувство - чувство любви -- взяло вверх.
Хорек стоял напротив меня. Вытаращив свои желтые глазки. И не отводил от меня взгляда. Он словно не верил. Затем он вздрогнул. Словно опомнился. И медленно повернулся к Тоне.
-- Это ты... Это ты, дрянь, меня подставила. Я тебя убью, сволочь.. -- прошептал он побелевшими губами.
Даже я не ожидала такого поворота дела. Вот это удача! Хорек сам, собственными словами подписал себе приговор.
-- Что ж, -- спокойно сказала я. -- При свидетеле и должностном лице ты признаешь, что способен убить человека.
Он даже растерялся. Но сразу опомнился. Он сообразил, что сейчас ляпнул не самое подходящее.
-- Господи! Да что это я! Да я же от злости, черт побери! Да вы что! Вы что все -- рехнулись! Да не убивал я! Честное слово -- не убивал! И Лиманов не хотел убивать! Он просто ударил! Я видел! Если это нужно для его оправдания -- я могу подтвердить! Я согласен давать показания! Но я не... Я случайно зашел. Честное слово, я не убивал...
Мне искренне стало его жаль. Ну, чувство жалости могло начисто перечеркнуть жизнь Олега. Свидетель Хорек мне к черту был не нужен. И мне пришлось произнести эти фразы.
-- Твоему честному слову никто не верит! Ты обвиняешься в убийстве. Завтра я получу ордер на твой арест. Не вздумай смыться из города.
Впрочем, меня вполне устраивало, чтобы он смылся. Тем самым он бы подтвердил свою вину. И в конце-концов у него самого был бы шанс еще спастись. Но, безусловно, уже без моей помощи.
Неожиданно это робкое, серенькое созданье по имени Тоня подскочило ко мне. И схватило меня за рукав пальто. И закричала:
-- Вы... Вы... Я думала, что вы за правду. Я вам так верила! Господи, нашла кому доверять! Вам... вам бы только засадить невиновного и закрыть дело! Да вам плевать на людей! Вам бы только получить должность повыше. И денег побольше! Вы не нашли Олега, который тоже был не виновен! И теперь вы готовы подставить другого невиновного! Лишь бы услужить прокурору! Что он вам обещал за это? Квартиру? Машину? Или звание генерала?
Я даже на минуту растерялась. Я не ожидала от этой тихой серой мышки такого гневного монолога. И у меня даже дрогнуло сердце. Даже она. Несмотря на то, что любит Лиманова, не согласна снять с него обвинения за счет другого. За счет Хорька. Хотя он ей так же отвратителен. Впрочем. Впрочем она не следователь угро, который ведет это дело. И она не скрывает подозреваемого у себя дома. Поэтому ей так легко бороться за справедливость.
Я словила на себе испытывающий взгляд Хорька. Казалось, он что-то замышлял. И даже успокоился. И наконец выдал, явно ожидая мою реакцию.
-- Что ж. Видимо, я оказался прав. Иначе бы вы не успокоились. И продолжали искать Лиманова.
В моей душе все перевернулось. Мои руки похолодели. Но внешне я осталась спокойной. Работа в угро научила меня держать себя в руках при любых обстоятельствах. Реакции, которую ждал Хорек не последовало. Но он решил не сдаваться.
-- Можно мне с вами поговорить с глазу на глаз? -- спросил он.
И при этом ехидно ухмыльнулся.
Ух, как мне хотелось врезать по этой ухмыляющейся физиономии.
-- Поговорить? Ты хочешь в чем-то признаться без свидетелей?
-- Угу. Признаться. И именно без свидетелей, -- продолжал радостно зубоскалить он.
Я кивнула девушке. И она, непонимающе взглянув на нас, удалилась. Мы остались одни. Я уже понимала, что Хорек о чем-то догадывается. Я уже понимала, что это именно он вынюхивал у моего дома. Но я не могла понять, как он мог меня вычислить. Единственно правильным в моем положении оставалось соблюдать спокойствие и ни в коем случае не дать захватить себя врасплох.
-- Так что ты хочешь мне сообщить?
-- А вы ничего сообщить не желаете?
Моя реакция была срежиссированной, реакция ничего не понимающего следавателя угро. Который не терпит, когда с ним ведут себя по-хамски.
-- Молчать! Если ты, пацан, будешь разговаривать со мной в таком тоне. Я найду способ заткнуть тебе рот! Ну же? В чем ты мне хотел признаться? Если не здесь -- завтра признаешься в другом месте.
-- А, может, все-таки другого места не будет?
-- Прекрати фамильярничать! Иначе я сейчас же уйду. И мы завтра с тобой встретимся.
-- Думаю, уходить вам не следует. И завтра встречаться со мной не в ваших интересах. Вряд ли вам понравится, когда я завтра расскажу на допросе при свидетелях. Что после убийства Лимановым дочки прокурора. Именно я посоветовал ему смыться. И подыскать себе тепленькое местечко. Надеюсь, догадываетесь. Какое. Самое теплое. И самое безопасное. Может мне и достанется за сокрытие улик. Но не столько же. Сколько может достаться Лиманову. И особенно -- вам. В любом случае я поддержу своего дружка. Не сомневайтесь. Он неплохой парень. А вот вас кто поддержит...
Чтобы выдержать это признание Хорька, нужно было обладать нечеловеческой силой воли. Мои ноги настолько ослабли. Что я вот-вот могла рухнуть на пол. Мои глаза были на мокром месте. Мне хотелось кричать во весь голос: "Это ложь! Ложь! Ложь! Он не мог со мной так поступить." Но кричать было некуда. И падать я не имела права. Да и не ложь это была. Иначе бы Хорек никогда меня не вычислил. Поэтому я осталась твердо стоять на месте. Мои глаза оставались сухими. И мне предстояло сказать спокойные. Равнодушные фразы. Сегодня я проверила себя на нечеловеческую силу воли.
-- Никто не поверит твоей болтовне, мальчик. Абсолютно никто!
-- Может, и не поверят. Но в любом случае вас могут хорошенько проверить. А вам-то зачем это?
Мне это было, действительно, ни к чему. Был Даник, который вынюхивал в моем доме. И, если все пошлют Хорька подальше с его заявлением. Даник от меня уж не отцепится точно.
-- Чушь какая-то! -- очень естесственно выдохнула я. -- Бред какой-то! Как можно было такое предположить! Это же абсурд! Чтобы какой-то пацан мог укрыться в моем доме! Да я даже бы на порог не пустила таких, как вы, оборванцев.
-- Может, и не пустили, -- тут же согласился Хорек. Ему по-моему и самому с трудом верилось. Что такое возможно. -- Но. Когда не было выхода. То оставался этот шанс. Я его и подкинул Лиманову. Вы -- одинокая женщина. К тому же Нинка про вас много рассказывала.
-- Нина?! Вы еще смели меня обсуждать! -- я от злости буквально проскрежетала зубами.
Но Хорек уже не боялся.
-- Да вы не беспокойтесь так. Кстати, Нинка о вас неплохо отзывалась.
-- Неплохо? -- искренне удивилсь я. Чисто женское любопытство брало вверх. Я бы и не подумала, что дочь Филиппа способна сказать про меня доброе слово.
-- Ну, да. Очень даже неплохо. Это вы ее ненавидели. И она это чувствовала. Она всегда чувствовала реакцию людей на себя. И защищалась. А про вас она говорила с уважением. Говорила, что вы умная, красивая. Но вам не хватает теплоты. И что ее отец эту теплоту вам вряд ли может дать. Потому что он очень похож на вас. Такой же холодный.
-- И что же она еще говорила, мальчик? Пойми мне это важно знать исключительно потому, что она была дочерью моего коллеги.
-- Угу -- не перечил Хорек. -- Я понимаю. Что еще? Ну, в общем. Что ваша беда, что у вас нет детей. Помню, она еще предположила, что по Фрейду. Вам в самый раз влюбиться в парня помоложе. Тогда бы вы и нашли свое счастье. И реализовали любовь матери и женщины. Это только ее слова! Честное слово! Я так и говорить не умею. И когда она умерла... В общем я и вспомнил ее слова. И подбросил Лиманову эту идею.
-- Жаль, что только Лиманов не воспользовался ею, -- криво усмехнулась я. -- Вот тогда бы мы и проверили глубокие мысли Фрейда. Которого я терпеть не могу. И посмотрели бы, кто прав. И что его теория гроша ломаного не стоит. Особенно, когда бы этот Лиманов летел с моего крыльца вверх тормашками. Прямиком в милицию. Но в любом случае... В любом случае, ты мне подсказал одну мысль. Похоже, ты все-таки не убивал.
Я явно блефовала. Но разве этот юнец сможет что-либо понять?
По его глазам я и впрямь видела, что он ни черта не понимал. Он не мог до конца поверить, что я способна укрыть у себя Лиманова. Но то, как я быстро отступилась от своих подозрений, его тоже смутило.
-- А чего я такого сказал? Разве по словам можно что-нибудь доказать?
-- Очень даже можно, парень. Я однажды вычислила преступника, собрав все улики против него исключительно по его словам. Казалось бы, на первый взгляд, безобидным. Но это тайна следствия. Так что, считай, что тебе повезло.
Безусловно, я нагло врала. Никто бы в жизни не вычислил преступника по разговору. Если это только не признание. Но откуда это было знать Хорьку. И он стоял напротив меня с открытым ртом. Он мне верил и не верил одновременно.
-- Более того... Ты мне должен помочь.
-- Помочь?! -- удивленно воскликнул он. И его рыжие глазки радостно заблестели. Впервые в жизни к нему. Пропащему бродяге и вору. Обращался за помощью знаменитый сыщик. Маленькое доверие с моей стороны мгновенно преобразило Хорька. Он даже похорошел. И было видно. Что теперь он готов ринуться в огонь и воду. Из моего злейшего врага он на глазах превращался в преданного друга.
Я шла на большой риск, обращаясь к Хорьку за помощью. Но в любом случае я оставляла место для отступления. Даже если мой план прогорит, Хорьку никто все равно не поверит. Хотя теперь я уже сомневалась. что он вообще меня выдаст. Но даже если это случится, я всегда смогу объяснить свои действия желанием выслужиться. В конце-концов, быстрее поверят моему тщеславию и карьеризму. Чем этой невероятной истории любви преступника и следователя. Которая кажется очень надуманной.
-- Я согласен, -- кивнул Хорек, внимательно меня выслушав. -- Но... Но скажите... А вам что за интерес в этом деле? Вдруг все не так, как вы говорите?
-- Считай, что твоя подружка Тоня, была права. Обвинив меня в желании выслужиться. Мне нужно закрыть дело. Мне нужно, чтобы я нашел правильное решение. И никто другой. Во-первых, успокоится прокурор. И станет относиться ко мне еще лучше. Во-вторых, меня повысят по службе. Для меня это важно.
-- И в третьих, Лиманова оставят в покое. Для меня важно только это. Очень я сомневаюсь в его смерти.
Я как можно равнодушнее пожала плечами.
-- Меньше всего в жизни меня волнует судьба твоего дружка. А сомнения оставь при себе.
-- В любом случае, спасибо...
И впервые в маленьких глазках Хорька я увидела подобие света. Черт побери! Оказывается и он еще не конченый человек!
Я кивнула ему на прощанье. И остановившись в дверях. оглянулась.
-- Да, кстати. Нет нужды больше следить за моим домом. Думаю теперь ты убедился, что Лиманов не там.
-- Не волнуйтесь. И запомните, я всегда буду молчать. Не ради вас. Ради него...
Я тоже решила молчать о своем сегодняшнем вечернем визите к Хорьку. Мне не хотелось, чтобы Олег узнал. Что я все-таки решилась на такой подлый поступок -- подставить другого. Мне так же не хотелось заводить разговор о его лжи. О том, что он далеко не случайно оказался возле моего дома в вечер убийства. Я боялась этого разговора. Я боялась правды. Вдруг правда окажется не такой. Какой мне бы хотелось ее услышать. Вдруг Малыш не станет оправдываться и убеждать меня. Что все не так. Что это было поначалу, а потом он действительно полюбил. Я бы это не вынесла. Мне хотелось любить гораздо больше. Чем испытывать любовь на себе. И я не хотела терять эту любовь. И поэтому решила молчать.
Этой же ночью я надела дождевик. Натянула капюшон на лицо. Кожаные перчатки на руки. Собрала в узел необходимые вещи. И остановилась в дверях.
-- Я скоро вернусь, Малыш.
Он душил меня в своих объятиях. Засыпал горячими поцелуями. И так не хотел отпускать. Я была счастлива. Я уже верила. Что в мире действительно есть все для счастье. И какое имеет значение. Если правда может оказаться другой. Главное -- я счастлива. И эти мысли придавали мне силы и уверенность в победе...


Следующим утром я отдала распоряжение прочесать бухту. Этим же утром я молилась на солнце. Я благодарила его. Что оно так кстати засветило в январе.
... И этим же утром я уверенным шагом вошла в свой кабинет. Даник снова восседал на моем месте. И оно как никогда было ему к лицу. И впервые за долгие годы нашей совместной работы я с нескрываемым раздражением согнала его со своего места. Достала сигарету. Даник подчеркнуто услужливо щелкнул зажигалкой.
-- М-да, старик, -- неопределенно протянул он. -- Ты, как всегда, оказалась права.
И он внимательно на меня посмотрел.
Я придала своим глазам наиболее естественное удивление. И сама поразилась своему спокойствию. Правильно говорят: главное -- это переступить черту. Свою черту я уже давно переступила. За последнее время я научилась здорово лгать. Заметные успехи для человека, который никогда этого раньше не делал.
-- Неужели нашли? -- и я тут же махнула рукой. -- Впрочем, тут удивляться нечему. Моя интуиция меня еще никогда не подводила.
Даник, как кот, прыгнул на стол. И приблизил свое лицо к моему.
-- Нашли его вещи. Вещи уже опознаны.
Я достойно выдержала взгляд Даника.
-- Что ты так разволновался, Дан? Если вещи нашли -- вполне вероятно, скоро найдут и тело.
-- Но, как ты... как ты это узнала?
-- Не к одному тебе поступают анонимные звонки.
-- Ты же недавно учила им не доверять, -- скептически усмехнулся Даник.
-- И одновременно училась у тебя, -- с неменьшей издевкой ответила я. -- Нужно перепроверить любой факт. Даже анонимный. Вот я и перепроверила. К тому же у меня есть показания его дружка. Которые вполне совпадают с анонимным звонком. Доброжелатель заявил, что видел этого парня возле бухты. И подробно описал это место. А Хорек -- дружок Лиманова, мне рассказал, что встретил его после убийства. Он бежал по направлению к морю. И на вопрос, куда тот направляется. Он ответил, что теперь ему некуда бежать. Кроме как к морю. Только там он навсегда может скрыться.
-- М-да...-- протянул Даник. -- Какой-то анонимщик. Какой-то сомнительный дружок Хорек. Конечно, все совпадает...
-- В нашем деле, Даник, к сожалению, свидетелями оказываются не всегда допропорядочные граждане. Но не нам выбирать свидетелей. Для нас важное, чтобы они были.
--Но, Лина? Это абсурд! Почему, скажи, нельзя было утонуть в одежде! Почему в январе нужно раздеваться почти догола!
-- Да потому же, черт побери? -- не выдержала я. -- Я тоже долго думала над этим. Не считай меня полной идиоткой! И я не ожидала, что ты так быстро забыл наше прошлое дело! Что ты так быстро забыл, что говорил эксперт-психолог! Помнишь. Когда утонула та девочка. Типичное самоубийство. Это инстинкт утопленика, Даник. Типичный инстинкт! От страха, от безнадежности, от нервов. Если хочешь! Они уже не понимают. Лето сейчас или зима. Их память зафиксировала лишь одно: чтобы войти в воду, нужно раздеться! Вот ты бы, Даник, о чем думал, прежде, чем покончить с собой, -- с нескрываемым удовольствием произнесла я.
-- Я плохой пример для тебя, Лина. Я бы дождался лета.
Я усмехнулась.
-- Впрочем, Лина, я ждал от тебя этого монолога о девочке-самоубийце. Но не слишком уж явное совпадение!? В одном малюсеньком городке два сумасшедших самоубийцы. А, может, они моржи? А, Лина?
-- Ты прекрасная ищейка, Даник. Но тебе не хватает смекалки. То самоубийство потрясло весь город. О нем трубили на телевидении и во всех газетах. Все подробненько изложили. Каждый подросток знал о нем самые мельчайшие подробности. Именно поэтому оно так быстро могло повториться.
-- Допустим логично. Но, Лина... Я разговаривал с его матерью, друзьями. Парень абсолютно не был склонен к самоубийству. Абсолютно!
-- Ты так много узнал, Данилов, -- с явной иронией ответила я. И это уже была не похвала моему бесценному работничку.
-- Еще бы! -- Даник щелкнул пальцами. И заносился по комнате. -- Абсолютно легкомысленен. Отношение к жизни -- плевое. Ни одна неудача не загоняла его в тупик! А они у него были, Лина!
-- Что ты говоришь? -- что ж, мне было любопытно узнать про Малыша новые сведения.
-- Его турнули из бокса. В общем, совершенно несправедливо. Просто заслуженно съездил тренеру по шее. Он фактически был изгнан из семьи, из новой семьи. Которую проворно организовала его мать. Он оказался на улице, Лина! Ни мести, ни отчаяния, ни просто элементарного раздражения! А тут... Я уверен. что он из тех людей, кто не пойдет топиться. Зимой. Тем более в голом виде, -- Даник победоносно улыбнулся. -- Он из тех, кто пойдет доказывать свою невиновность. Он большой любитель играть ва-банк, Лина.
Я про себя усмехнулась. А мне он казался таким беспомощным. Таким беззащитным. И совсем не игроком. Но что может знать о Малыше этот пройдоха Даник. Конечно. К сожалению, оказалось, что к проныроливости моего подчиненного можно еще приплюсовать и талант психолога. Ну, конечно, Малыш никогда бы не наложил на себя руки. Об этом не может быть даже речи. Эта ищейка права. Но сейчас, сию минуту. Мне нужно во что бы то ни стало доказать этому пронырливому психологу обратное. Так, Лина. Ты начитанна. Красноречива. Что ж. Пришло время доказать свои актерские способности. Не беспокойся, мой пронырливый сыщик. Я их тебе докажу. В конце-концов, в отличии от тебя, я обладаю главным преимуществом. Я -- женщина. И еще не родился на свете парень. Которого не могла бы обвести вокруг пальца женщина.
Я закурила. Прошлась по кабинету. Резко остановилась.
-- Ты хороший психолог, Даник. Но твоя психология, согласись, слишком поверхностна. Поэтому я легко разобью ее в пух и прах. Слушай же! Именно такие люди, как... -- я запнулась, чуть было не произнеся Малыш, -- как этот Лиманов. Флегматики, пофигисты и игроки одновременно... Именно они и способны на самоубийство. Почему? Это так просто. Кто постоянно стоит на краю пропасти с мыслью туда броситься -- никогда этого не сделает. Он в конце-концов привыкает к этому. Так и простоит на краю до конца жизни. А кто... Кто даже и не думал о пропасти. И не заглядывал туда. А проходил мимо, насвистывая "Собачий вальс", в один день может оборвать свою жизнь. Кто думает о смерти, тот боится ее. Даже если желает. Кто живет, не задумываясь о ней. Именно тот и способен на этот страшный и непоправимый шаг!
Понимаешь, Даник! Только недумающие, легкомысленные люди и способны на это. Такие люди и рискуют легко. И идут под пулю легко. Они не думают, Даник! Твой Лиманов легко пережил уход из бокса, легко принял улицу. Да, это видели все. Это все понимали. Но никто не мог знать, что накапливало его сердце. Помимо его воли и ума. И последней каплей в этом потоке стало убийство. Случайное, нелепое убийство его девушки. Нет, Дан. Не просто девушки. А дочери прокурора! Главного прокурора города! Человека, который смерть своей дочери никогда не простит. Даже если она и случайна. Что ж . Вот он -- тупик. Дороги домой нет. Потому что нет дома. Есть одна дорога. Куда глядят глаза. А в нашем городке глаза глядят только на море. Он увидел его. Море. Свободное, бесконечное и незлое. Оно манило его к себе. Как дом, которого у него никогда не было. И он шагнул туда, я уверена. Так и не задумавшись о смерти. О холоде, который она несет с собой. Он шагнул в море, зная, что оно теплое. Зная, что над его головой -- южное слонце. Зная, что бесконечность -- единственный выход из тупика. В который его безжалостно загнала судьба...
На этом я закончила свой трагичный монолог. И глубоко затянулась сигаретой. Что ж. Вышло недурно. В меру сентиментально. В меру правдоподобно. Я искоса взглянула на Даника.
Он сидел нахмурившись. И, не отрываясь, смотрел на меня. Потом неприязненно передернул плечом.
-- И все-таки... В такой холод... Не проще бы отравиться?
-- Проще, Даник. Но тебе в голову не приходила мысль, что человек, рожденный у моря. Лучшей смерти себе желать не может?
-- Не приходила, Лина, -- и Даник постучал по своему лбу. -- Я вообще никакой смерти себе не желаю. Я хочу жить вечно... Но в общем, все это звучит убедительно. Я отдаю тебе должное, старуха.
В его глазах промелькнул насмешливый огонек. Едва заметный. Но я успела его заметить.
-- Ты, наверно, умеешь хорошо писать, Лина. Не подумываешь о смене профессии?
-- Нет, Дан. Я только и умею, что хорошо сажать. И моя профессия меня вполне устраивает. В ней сюжетов навалом. И ничего не нужно придумывать из головы.
Я направилась к выходу.
-- Лина, -- окликнул меня Даник, -- но зачем тебе нужна именно такая версия?
Я поджала губы. И ответила, не оборачиваясь.
-- А зачем тебе нужна другая, Дан?
-- Я хочу найти истину.
Я резко обернулась.
-- Ты ее сможешь найти, Данилов. Но защитить не сумеешь. Да и не захочешь. Все на стороне прокурора. Тебе же раз плюнуть --засадить невинного человека. Так в чем твоя истина, Дан?
-- Лина... Я всегда тебя считал... Ну, в общем, если хочешь, и считаю тебя своим товарищем. И скажу тебе прямо. Я еще сомневался... Что ты можешь опуститься до такой мелкой мести. Но теперь... Я убежден, что тобой движет исключительно злоба. Желание наказать человека, которого ты когда-то любила. Это так низко, Лина.
Из моего рта вот-вот должны были вылететь гневные слова. Но я вдруг передумала попусту разбрасываться фразами. И, прикрыв за собой дверь, вопрос о моей чести решила оставить открытым. В конце-концов, эта версия в данной ситуации для меня становилось выгодной. Хотя и не очень лестной. Иначе трудно было бы объяснить, с какой целью я вдруг на себя взвалила миссию адвоката.
-- Лина! Лина! -- окликнули меня на улице.
Я оглянулась. И заметила машину Филиппа. Он махал мне рукой. Подзывая к себе.
Я уселась на заднее сиденье.
-- К тебе? -- спросил он.
-- Нет, Филипп. У меня еще уйма дел.
Он оглянулся. Он не поверил.
Боже! Как он постарел. Серое, совсем землистое лицо. Исполосанное вдоль и поперек морщинами. И волосы -- почти все-все седые. И его дорогой великолепный костюм тоже выглядел совсем постаревшим. И я пожалела Филиппа. Я искренне. честно пыталась вызвать в своей душе еще какие-либо чувства к этому человеку. Я мысленно пробегала по своему прошлому. Я мысленно пыталась восстановить его прикосновения. Теплоту его губ. Силу рук. Но кроме чувства жалости я уже ничего не испытывала.
-- Лина, у тебя кто-то появился? -- наконец выдавил он.
Ох уж этот трепач Даникик!
-- У тебя прекрасные осведомители, Филипп.
Он едва прикоснулся к моей ладони.
-- Тут осведомители совсем необязательны. Ты помолодела лет на десять.
-- Просто я свой костюм, Филипп, поменяла на джинсы.
-- Может быть, может быть, -- неопределенно протянул он. И взъерошил свои поседевшие густые волосы.
-- Лина, неужели это правда? Неужели он утонул? И как ты... Как ты смогла это вычислить, Лина.
-- Во-первых, был анонимный звонок, Филипп. Его видели у моря. Во-вторых, есть свидетель. А это уже серьезно. Свидетель, которому он сказал, куда и зачем направляется. А в-третьих... В-третьих, я, пожалуй, вычислила бы это и без свидетелей. Для того. Кто живет у моря. Это не составляет большого труда. Все грехи, все пороки. Все счастье и все удачи -- все происходит у моря. Он не был виновен, Филипп. Но отлично понимал, что ему грозит. В общем, он был окончательно загнан в тупик. К тому же... Вдруг он не столько переживал за свою шкуру. А за смерть близкого человека. За необратимую потерю, в которой был сам и повинен. Это не каждый сможет пережить, Филипп. Вдруг он искренне, по-настоящему любил твою дочь? -- наугад ляпнула я.
-- Да, Лина.
У меня перехватило дыхание. И я невольно схватилась за горло.
-- Что -- да, Филипп?
-- Любил. Искренне. По-настоящему. Я помню его. Он бывал в нашем доме. Я часто задумывался, что в нем могла найти моя дочь. Ты знаешь, он был какой-то... Ну, никакой. Расплывчатый, серый. Вроде бы и незаконченный подвальный подонок, в которого гораздо проще могла влюбиться такая романтическая девочка. С ее еще юношеским представлением о героях, которые в этом возрасте не обязательно должны быть положительными. Просто они должны быть способны на поступок.
Этот же был не из таких. Он был вообще ни на что не способен. Он не был и интеллектуалом, который тоже вполне имел бы шанс на любовь. Он был всего лишь... Ну, какой-то бесцветный, что ли... Знаешь, несмотря на то, что я видел его не так уж и редко. Я так и не запомнил толком его лица. А лицо о многом говорит, Лина. Незапоминающиеся лица -- это тоже показатель. Показатель никчемности. Если бы ты видела этого парня, ты бы меня поняла. Это был нулевой вариант. Как можно полюбить нуль, пустое место?
-- Ты страно судишь о любви, Филипп.
-- Да. Может быть. Я уже ничего не понимаю. Лина. Я отказываюсь понимать. Знаешь. Когда я пытался отговорить свою дочь от связи с этим парнем. Приводил веские аргументы... Она мне ответила так же, как и ты: " Что ты можешь знать о любви, отец. Обычность, серость -- это тоже отличительный знак человека. И это непохожесть на вас. Тех, кто всегда так кичится своим характером, своей незаурядностью. Я предпочитаю других. На вас непохожих. И это значит, что я полюбила уже не пустое место."
Вот так, Лина. Это были ее слова. А я-то думал. что про любовь знаю все. Я знал, что очень люблю тебя, Лина. Я знал, что ты достойна любви.
-- А если бы была не достойна? Филипп? -- я невесело усмехнулась. -- Ты словно и в любви чины присуждаешь. Какое ты мне звание присудил в любви, Филипп? Маршала? Генерала? А если бы твой безупречный маршал или генерал совершил подлость? Аморальный поступок? Ты бы тотчас разлюбил? Так что же это за любовь такая, Филипп?
-- Но я отлично знаю, что ты не способна на подлость, Лина. Вот поэтому и уверен в своей любви. И дочь свою я тоже любил. В ней было много неправильного. Сумасбродного. Но я всегда знал. Что это по-настоящему чистый и прекрасный человек. И поэтому... Мне кажется...Если бы этот парень был в моих руках, мне стало бы легче. Моя девочка была бы отомщена. Я помогал многим, Лина. Я столько раз пачкался в грязи, выискивая эту преступную мразь... И вот... Как оказалось, совсем бессилен помочь себе.
-- Считай, что возмездие свершилось. Если тебе станет легче от незаслуженного возмездия, Филипп. Но это будет всего лишь возмездие. Но не правда. И далеко не справедливость. Но я тоже... Я тоже полюбила тебя. Филипп... За честность, порядочность...
-- Не надо! -- закричал Филипп. И закрыл лицо своими широкими ладонями. -- Лина, как ты не понимаешь... Речь идет не о постороннем человеке. Не просто о пострадавшем с улицы. Речь идет о моей дочери. И здесь слова о чести и честности неуместны.
-- А я думала, такие слова уместны всегда. И как ты... Как ты смеешь делить людей. А если бы речь шла о человеке с
улицы! Что тогда! Плевать -- и дело закрыто! Мы выбрали эту работу, Филипп сознательно. Зная, что это работа с людьми. Зная, что люди должны нам доверять. Иначе все. Абсолютно все теряет смысл. Иначе вообще не стоит употреблять в обществе такое слово, как правосудие. Твоя дочь погибла, Филипп. Твою дочь не вернуть. Ты же в отместку хочешь унистожить человека, который фактически в этом не виновен.
Ты подумай и о себе, Филипп. Ты становишься похожим на этих подонков. Сам хочешь загубить еще одну неповинную жизнь. И как ты сможешь после этого спокойно спать? И неужели твоя совесть будет чиста? Нет, Филипп. Я, думаю, твоя дочь не простила бы тебе этот поступок. Она любила этого парня. И она любила тебя. И всегда верила в твою порядочность. И если такие, как ты, отступают... То как дальше жить? И кому после этого верить?...
-- Не надо, Лина...-- прохрипел Филипп. -- Тебе легко говорить красивые фразы. Потому что тебя это не касается. И тебе этого не понять. У тебя нет... -- и он запнулся. И виновато опустил голову.
-- Возмездие свершилось, Филипп. И без твоей. И без моей помощи. Дело можно считать закрытым, -- сухо ответила я.
-- Твой подчиненный... Даникилов... Так не считает, -- и Филипп внимательно на меня посмотрел.
И в это мгновенье. Под пристальным взглядом Филиппа. Я вдруг поняла, что совершаю ошибку. Что мое поведение бессмысленно и просто глупо. Что я ошибаюсь на каждом шагу. И коль выбрала для себя путь -- нужно идти на все, чтобы не разбить себе на этом пути голову.
Я обняла Филиппа за шею. И положила голову на его плечо.
-- Сколько раз в жизни мы с тобой ссорились, Филипп. И сколько раз тут же мирились. И опять ты, Филипп. Просто не верится. Опять ты. Неужели... Неужели это выше моих сил. Боже! Сколько раз я уходила от тебя. И сколько раз кляла себя за малодушие, что вернулась. Опять эти руки... Сильные руки сильного человека. Знаешь, когда мы с тобой познакомились... Я вдруг поняла, что это больше, чем любовь. Это -- уверенность. В завтрашнм дне. В сегодняшнем. Даже во вчерашнем. Я стала спокойней жить. Потому что знала, со мной человек. С которым ничего не стоит бояться.
Филипп сжал мои руки. Они были безжизнены. Холодны. Но он уже ничего не чувствовал. Его глаза благодарно заблестели. И мне показалось, что морщины разгладились на его лице. И его волосы вновь обрели свой природный цвет.
--- И я думал о том же, Лина. Со мной человек, с которым ничего не нужно бояться. Человек, с которым я смогу пережить любую боль. Мне больно, Лина... И, если бы не ты...
-- Не надо, Филипп, -- я вновь откинулась на спинку сиденья. -- Пойми меня, пока мы не имеем на это права. Она так не хотела, чтобы мы были вместе. Но я тебе помогу... Мы вместе переживем эту боль. И я сделаю все. Что в моих силах...
Филипп вновь поник. Поседел. И его лицо вновь покрыла сеть глубоких морщин.
-- Да, Лина. Но главное... Главное -- ты вновь подарила мне жизнь. Главное, что ты любишь меня. И уже нет той пустоты, в которой я жил последние дни. Уже есть ты... И сегодня я еще понял, насколько ты благородна.
Это было выше моих сил. Я себя ненавидела. Презирала. Но понимала. Что эту роль придется выдержать. Чтобы победить.
-- Я пойду, Филипп.
- Спасибо тебе, Лина.
Он вновь взял мою руку. И едва прикоснулся к ней губами.
Я открыла дверцу машины и тут, словно что-то вспомнив, оглянулась.
-- Да. Ты что-то упомянул насчет Даникика? Он прекрасный работник. Ловкий. Настырный. Но уж слишком честолюбив. Его давняя мечта -- быть на моем месте. К тому же он был всегда по уши влюблен в меня. И не может смириться, что любимая женщина выше его и он у нее в подчинении. Поэтому он все время что-то пытается доказать в противовес мне. Но мне его искренне жаль...
Филипп удивился. И недовольно поморщился. Эта новость не привела его в вострг.
Я наклонилась к нему и зашептала. Словив себя на мысли. Что это напоминает змеиное шипенье.
-- Надо пережить эту трагедию, Филипп. И возмездием ты ничего не добьешься. Только примешь на себя лишние страДаникия, лишний грех. Нужно пережить, Филипп. Люди многое переживают. Особенно, когда рядом есть человек. На которого ты всегда можешь положиться. Я помогу тебе, Филипп. Положись на меня...
Совсем скоро я узнала, что дело о гибели дочери главного прокурора города закрыто в связи с самоубийством преступника.


-- Ха-ха-ха, ха-ха-ха, -- Малыш хохотал заразительно, смешно. Сморщив нос и болтая длинными ногами.
Совсем ребенок. С грустью подумала я. И совсем не похож на моего любовника. Он так не хотел взрослеть. Он оставил за мной это право.
-- Малыш, -- я дотронулась до его плеча.
-- Ха-ха-ха, -- не переставал заливаться он. И отшвырнул книжку в сторону. -- Ну и умницы же эти Ильф и Петров.
-- Малыш, -- я тормошила его за плечи, -- ну послушай, Малыш.
Слушать он ничего не хотел. Он боялся любых слов. Которые в один миг способны разрушить его настроение.
-- Ха-ха-ха! Представляешь, Лина, она ему сказала... А он...
-- Малыш, ну перестань же! Я нисколечки не сомневаюсь в способностях Ильфа и Петова. Но...
-- А какой язык, Лина! Клянусь всеми богами, я бы сумел не хуже.
Я присела возле него на корточки. И заглянула в глаза.
-- Зачем ты мне лгал, Малыш?
Он тут же помрачнел. Сдвинул брови. Насупился. Словно ребенок. У которого противные и скучные взрослые отобрали игрушку.
-- Я не понимаю, Лина, -- он оттягивал время. Он так хотел, чтобы время работало на него. И защитило от очередных проблем. Которые принесли опять же эти скучные взрослые.
-- Ты ее любил, Малыш? Ну же! Отвечай! -- сквозь зубы процедила я. И стала лихорадочно трясти его за плечи.
Он продолжал молчать. Что окончательно вывело меня из терпения. Его молчание я расценивала не в свою пользу.
-- Отвечай же! Зачем ты мне лгал! Ну, конечно же, -- я скривилась. -- Ну, конечно же. Она была такой юной. И само солнце завидовало ее золотистым волосам. А я... Одинокая. Несчастная женщина. Живущая на окраине города. К которой запросто можно применить теорию Фрейда. К которой запросто можно отправиться за любовью ради спасения своей шкуры. Ты -- трус! Ты -- просто трус! Может быть, тебе было даже противно заводить интрижку с тетенькой. Но своя шкура дороже! Так?! И ты все вытерпел. Все рассчитал. Поздравляю, тебе это удалось. Фрейд победил! Эта одинокая незамужняя тетенька по уши влюбилась в тебя. И рискуя головой. Принялась вытаскивать из грязи.
Он поднял на меня глаза. Совсем взрослый. Откровенно презрительный взгляд.
Я отшатнулась.
-- Тебя тоже можно поздравить, Лина. Ты умеешь держать слово. Ты прямиком отправилась к Хорьку. Так? Ты обещала мене.. Но ты отправилась. Лучше бы я тогда ушел. Но я тебе поверил...
-- Молчать! Только не тебе судить меня! Только не тебе! И не пытайся меня хоть в чем-то уличить! Ты... Который все рассчитал, продумал. Ты. Который мне признавался в любви. Не любя. И только думая о спасении. Ты просто насмеялся надо мной! Унизил перед всеми! Ну, конечно! Конечно! Боже! Какая я была дура! Самоуверенная идеалистка. Ну, конечно. Ты просто воспользовался. Моей любовью воспользовался, моим положением.
-- Лина... Прошу, выслушай...
-- Не смей оправдываться! Оправдываются те, кому верят. Я не верю ни одному твоему слову! И что ты можешь сказать! Что не знал меня раньше? Что случайно оказался возле моего дома? И первой встречной женщене поведал свою историю убийства? Просто эта тетенька на твое счастье оказалась следователем! Так? Сколько сразу счастливых случайностей! Нет, парень. Это был запланированный ход. И тем он страшнее. Ты убил одну девушку. Которую, кстати, любил. Хотя убеждал, что это всего лишь юношеское увлечение. Ты убил ее. И в тот же миг побежал за спасением к другой. Это страшно. Это чудовищно. И этому нет оправДаникия.


-- Нет, Лина. Я не скажу, что не знал, кто ты. И не скажу, что не знал этот дом. Но...
Я не выдержала. Я закричала.
-- Подонок! Грязный подвальный подонок!
Я размахнулась. И со всей силы ударила его по плечу. Он перехватил мою руку. И заломил ее за спину. И толкнул меня на кровать. Я машинально закрыла лицо руками. Он низко склонился надо мной. С перекошенным от отчаяния лицом. И прошептал.
-- И чтобы никогда. Никогда ты не смела так со мной разговаривать! Да, я знал, кто ты. Когда я впервые тебя увидел... Это была встреча не из лучших. Ты наверняка даже не запомнила меня. Кто я такой. Чтобы запоминать мое лицо. Но твое лицо... Я запомнил, Лина. Ты тогда тоже злилась. Ты нас тогда ненавидела. Особенно Нину. И ты всем не понравилась, абсолютно всем. Кроме меня. Не знаю почему, но я тогда подумал. Что передо мной отчаявшийся, но очень справедливый человек. Потому Нина про тебя говорила. Кстати, только хорошее.
Потом... Когда все это произошло. Хорек вдруг вспомнил этого дурацкого Фрейда. Да плевать я на него хотел! Я никогда не верил таким книжкам. Психику человека невозможно разложить по полочкам. Возможно, этот Фрейд писал только про себя. Но я никакого отношения к нему не имею! У меня своя жизнь! И своя голова на плечах! И, когда Хорек упомянул об этом, я не придал значения этой теории. Я просто вспомнил тебя. Пойми. В каком положении я тогда был. Я плохо соображал! Я хотел бежать в милицию. Но подумал. Что лучше всего, если первый допрос будет вне этих ужасных стен. Я хотел, чтобы меня выслушал просто человек. Который мне бы поверил. И кроме тебя у меня никого не было.
И я уже не думал о риске. Я просто вспомнил твое лицо. И мне плевать было, сразу бы ты отправила меня за решетку. Или позднее. Главное -- мне нужен был человек. Которому я бы мог поведать всю свою боль. И я побежал к тебе, Лина. Не ради спасения своей шкуры. И уж, конечно, не за любовью. Мне бы такое и в голову не пришло. Ты настолько лучше меня, выше. Что я до сих пор не верю. Что ты можешь меня полюбить...
Я побежал к тебе, Лина. Потому что мне не к кому было бежать. И ты говоришь о рассчетливом, продуманном плане. Это же абсурд! Как рассчетливый преступник мог решиться пробежать к главному следователю за помощью. Нет, Лина. Что угодно. Пусть -- безумие. Пусть -- бред. Но только не холодный расчет. Если бы в ту минуту я хотя бы чуть-чуть здраво соображал. Я бы просто сбежал. Сбежал, куда глаза глядят. Но только не в лапы правосудия. И прошу тебя... Пока мы здесь. Не надо со мной так разговаривать. Я думаю, допросы еще все впереди. И ты еще сможешь приказывать. Но только не здесь. Здесь я еще не твой последственный.
Я оторвала руки от лица. Мое лицо было мокро от слез.
-- Ты никогда им не будешь, Малыш. Никогда.
Я обвила его шею руками. И уткнулась носом в его крепкую грудь. И впервые почувствовала. Что я у него в подчинении. И от этой мысли мне стало неожиДаникно легко. И неожиДаникно спокойно. Мне так надоело командовать. Мне так надоело обвинять. Мне так хотелось послать ко всем чертям свою правильную профессию.
-- Знаешь, Малыш. Ты оказался прав. Конченных людей не бывает. Даже такой, как Хорек, имеет шанс на исправление. Главное, чтобы этот шанс не упустить.
Малыш улыбнулся.
-- Я всегда знал, что ты не способна на подлость.
И я вдруг вспомнила Филиппа. Который считал, что любовь -- для достойных.
-- Скажи, Малыш. А если бы я все же совершила подлость. Что тогда? Ты бы меня разлюбил?
-- А разве любовь выбирает? Я бы обиделся. Может быть, расстался с тобой. Но разлюбил... Если бы это зависило от нас. Это была бы уже не любовь. А просто выбор партнера. По своему положению. Уму. Достоинствам. Так что, Лина... И зачем ты спрашиваешь такое? Ты же меня не разлюбила. Хотя и узнала сегодня обо мне не самые лучшие вещи. Но ты мне поверила. Потому что хотела этого. И я хочу тебе верить. Вот и вся такая любовь.
-- Мне такая любовь нравится, -- я еще крепче прижалась к Малышу.
Он гладил мои разбросанные по постели волосы. Вдыхал их запах. И шептал.
-- Какие красивые у тебя волосы, Лина... А запах... А запах почему-то замерзших лимонов.
В этот день наша любовь прошла еще одно испытание. В этот день я поняла. Что Малыш влюблен впервые. Я поняла, что Малыш умеет любить. Хотя никто его этому не учил. Но разве можно этому научить...
Даникик нагрянул внезапно. Как всегда -- с шумом. Мокрым снегом. Оставляя вызывающие огромные следы на моем чистом полу.
-- Привет, старуха, -- и он, не раздеваясь, упал в кресло.
Я видела, что ему плохо. И я знала, что по моей вине. И чтобы как-то сгладить ее. Я достала бутылку коньяка и две рюмки. Даникик молча выпил. И его глаза заблестели.
-- Тебя можно поздравить, старик.
Я пожала плечами.
-- Дело закрыто. Все довольны. Теперь прокурор успокоится. И можно будет продолжать свое благородное дело с чистой совестью. За это грех не выпить. За доблестную победу. Ты всегда умеешь угадывать ситуацию.
Даникик ухмыльнулся. И сам себе налил коньяк. Мне эти шуточки, направленные в мой адрес, пришлись не по вкусу.
-- С этим можно поздравить и тебя, Даник.
-- А мне казалось, что мы когда-то здорово уживались, старик. Помнишь, мы с первого раза понравились друг другу. Я даже сам удивился. Люди притираются друг к другу годами... У нас же был другой случай. У нас сразу же возникло обоюдное доверие. Знаешь, у меня же был в начале выбор. Ну, с кем работать. Я захотел только с тобой. Знаешь почему? Потому что ты -- женщина. Я знал, что у женщин обостренное чувство справедливости. Они редко подставляют. Они умеют плакать. Они умеют жертвовать. Я это очень ценю в людях. Ты вспомни, Лина. Мы ни разу не предали друг друга.
-- Так оно и было, Даник.
Даникик махнул рукой.
-- Послушай. Тут поговаривают, что меня переведут в другой отдел. Ты случайно не знаешь, за какие-такие заслуги?
Я искренне удивилась
-- Это наверняка просто слухи, Даникик, -- попыталась успокоить я товарища.
Черт! Переборщила. Не стоило говорить Филиппу о так называемой любви Даникика ко мне. Я также налила себе коньяк. И выпила. На душе было гадко.
-- Даник, -- как можно ласковей начала я. -- Послушай, Даникичек. Мы действительно здорово уживались вместе. И, честное слово, я не хочу, чтобы ты уходил от меня. Это не в моих интересах. И не в моих правилах дружбы.
-- Это правда, Лина?
Я пострела ему в глаза. И утвердительно кивнула. Это было правдой. Я не хотела терять единственного товарища.
Он облегченно вздохнул.
-- Уже, говорят, принимается решение. Но, в общем, я верю. что это не твоих рук дело. Мне бы хотелось в это верить. Это было бы слишко низко. И слишком больно... Знаешь... Ну, в общем, я сам себя считал легкомысленным. Вечным мальчишкой. И легко. Довольно легко переживал поражения. Неурядицы. Измены. Но я никогда не думал, что так тяжело смогу пережить предательство. Это единственое уязвимое место в моем характере. И, наверное, единственное, что я не смог бы простить -- это предательство друга.
-- Поверь мне, Даникик, -- попросила я его.
Он вновь пристально взглянул на меня.
-- Лина, ты первоклассный сыщик. Я предлагаю тебе это дело продолжить. Мы столько пережили вместе. Нам не раз грозила опасность. Мы не раз распутывали сложнейшие дела. Если и дальше мы будем держаться вместе -- мы победим.
-- Но дело закрыто, Даникилов, -- не на шутку испугалась я.
Даникик приблизился ко мне. Схватил мою руку. И возбужденно заговорил.
-- Плевать. Пусть они делают, что хотят. Но ты ведь умная баба. Ты же понимаешь. Ведь понимаешь, Лина. Что дело обстоит далеко не так. И мы это докажем. Вспомни, вспомни, как нам когда-то не верили! Смеялись над нами! Когда мы единственные пытались доказать невиновность той женщины, обвиняемой в убийстве мужа. Все перешептывались за нашей спиной. И даже твой любимый прокурор не доверял тебе. И что вышло!
Мы... Только мы оказались правы. Мы единственные доказали невиновность человека. Мы спасли эту женщину! Боже, как ты радовалась тогда, Лина! Ты сама говорила. Что это еще одно доказательтво, что правда есть. Главное -- это ее найти. А найти ее -- наш долг. И почему... Почему ты теперь отказываешься от этого долга. Лина! Мы его выполним вместе. И схватим этого мальчишку!
-- И засудим его? -- не выдержав, зло выкрикнула я.
-- Да нет же! Нет, черт побери! -- Даникик ударил кулаком по столу. И наши рюмки покачнулись. -- Я действительно хочу докапаться до истины. А ты... Ты же, я знаю, не раз была на высоте. Не раз доказывала свою честность, справедливость, принципиальность!
-- Сколько комплиментов. Сразу, в один вечер...
-- Мне не до шуток, Лина, -- Даникик упрямо поджал губы.
А я подумала, что когда он шутит -- выглядит гораздо привлекательней. Но вслух ничего не сказала
-- Я тебе предлагаю дело, Лина. Мы осудим его. Но мы же его и оправдаем!
-- Не проще бы оставить его в покое?
-- Ага! Я знал! Значит, ты действительно не веришь в его смерть...
-- Во что мне верить -- это мое право. Я знаю одно. Дело закрыто. И не стоит ворошить мертвое дело.
-- Лина. Какое, к черту мертвое. Если нет мертвеца! Его не существует!
-- А тебе нужен мертвец, Даникик! Вот твоя правда, с которой ты так носишься! Тебе нужна жертва! Ну что ж. Я даже готова предположить другое. Один малюсенький процентик, что этот парень жив. И что, Даник? Что же дальше? Ты вспомнил ту женщину, которую мы сумели защитить. И которая оказалась невинной. Но какое отношение она имеет к сегодняшней истории? Ты путаешь понятия, Даник. Ты забываешь. Тогда речь шла об обычном убийстве. Здесь же дело о убийстве не просто уличной девчонки. А дочери прокурора! Это разные вещи, Даник.
Поэтому мы и сумели оправдать ту женщину. Теперь ты не в силах будешь что либо исправить. И никто не встанет на твою сторону. Абсолютно никто! Есть жертва. И есть убийство. Детали в этом деле не имеют значения. Будет суд. И ты прекрасно знаешь. Чем этот суд закончится для парня.
-- Я только знаю, что этот парень в любом случае не имеет право скрываться.
-- Даникик. Милый мой Даникик. Для тебя он никто! Просто один из очередных последственных. Он для тебя пустое место! Поэтому тебе так легко играть в эти игры с совестью. А ты не хочешь подумать о нем, как о человеке? Просто о человеке? Откуда ты его знаешь, Даникик? Скажи, откуда?
А вдруг он замечательный парень. Вдруг он любит книги, музыку. Вдруг он мог бы стать композитором? Вдруг он смог бы осчастливить людей? Ты же полностью исключаешь это! Ты его хочешь загнать в тюрьму. И там он уж точно никем не станет. И не мне тебе объяснять, что такое тюрьма. И кем он оттуда выйдет. Если конечно выйдет. Он станет законченным преступником, Даник. И уж точно не нужным для общества. И это будет на нашей совести. Я же считаю, что парню необходим шанс. Если допустить, что он жив.
-- Лина, ты не собираешься менять профессию? Ты прекрасно заниматься перевоспитанием трудных подростков.
-- Меня вполне устраивает моя профессия, Даник. Впрочем, об этом мы уже говорили.
-- Однако ты в своем психологическом анализе допустила промах. Несколько немаловажных деталей. Если этот парень прячется. Если он боится признаться. Хотя фактически и не виновен. Если он спокойно может спать по ночам. Зная что совершил преступления. Если он вообще собирается и дальше жить с этим. Вот тогда он уже и есть конченный человек.
И он никогда не сочинит музыку. И никогда не осчастливит человечество. Уж мне-то поверь. Люди без совести не способны на это. Более того, он теперь будет знать. Что многие подлые вещи остаются безнаказанными. И поэтому он может совершить еще одну подлость. И сделает это уже легко. Ты сама толкаешь, Лина, его на это. Ты сама же топишь его. Пойми. Человек у которого есть совесть, не станет прятаться. Даже зная, что ему грозит. Он выберет правду. Чтобы найти силы жить дальше. И в тюрьме. За решеткой. Он имеет больше шансов на спасение своей души. Даже если получит на полную катушку. Во всяком случае он задумается о себе. О своем месте в жизни... И, может быть, тогда он сможет сочинять музыку...
-- Или окончательно озлобится на людей. И окончательно их возненавидит. И окончательно разуверится в справедливости мира. Впрочем, Даник. Мы делим шкуру неубитого медведя. Хотя эта пословица не очень кстати в нашем случае. Мы уже делим душу убитого человека. У которого была совесть. Из-за своей совести он и покончил собой.
-- Это твое последнее слово? -- Даник тяжело поднялся. И направился к выходу. -- Это твое последнее слово?
И на моем лице он прочитал: "Да."
Но мне все еще хотелось разрядить обстановку. Мне все еще не хотелось терять единственного товарища. И я как можно веселее сказала:
-- А как твои девочки, Даник?
Он усмехнулся.
-- Прекрасно. Они действительно глупы как пробки. Но это не страшно. Главное -- они не способны на предательство. Я в последнее время понял, что на предательство, как правило, способны расчетливые и слишком умные люди. Поэтому я предпочитаю общаться с людьми попроще.
Я поежилась. Камешек в мой огород попал удачно. Мне стало горько. Я потеряла сегодня единственного товарища. Который всегда верил в мою честность. Впрочем, совсем недавно я сама была в этом уверена.
-- Я сам буду вести это дело, Лина. И докапаюсь до истины. А ты... А ты сообщи матери о смерти ее сына.
-- Я?! Но почему я, Даник!
-- Кто-то из нас должен это сделать. Я в это не верю. Следовательно остаешься ты. Выбора, к сожалению, нет. Мы ведем это дело. И нам говорить о его издержках. Но я думаю ты с этим справишься. Ты же уверена в самоубийстве. И после такого красочного монолога. Который ты мне теперь выдала. Ты найдешь нужные слова для матери. Не забудь упомянуть о совести, которая замучала этого мальчишку... Я поражаюсь, Лина, и почему ты не стала литераторшой? Такой дар пропадает... -- и он захлопнул за собой дверь. Не оставив мне шанса на ответ. Впрочем я и не знала, что ответить.
Я долго стояла, тупо уставившись в одну точку на двери. За которой только что скрылся мой бывший друг. И я по-настоящему осознала. Какую опасность он теперь представляет. Мне казалось, что вот-вот у меня отнимут что-то самое дорогое в жизни. Игрушку, ребенка... Нет, моего самого близкого человека.
-- Лина! -- окликнул меня Малыш.
Я обернулась. И по его глазам поняла. Что он все слышал. Все. До единого слова.
-- А мне он понравился, -- Малыш кивнул на дверь. -- Как-то легче живется. Спокойнее, что ли... Когда есть такие люди. Именно они вселяют надежду, что справедливость существует...
Я Малыша понимала. Ну, конечно же! Чистый. Умный. Благородный Даник. Мне же в этой пьесе была отведена самая отвратительная роль. А Малыш наверняка со своим еще юношеским представлением о жизни восхищался героями. И, безусловно, мечтал гордиться и любимым человеком. Еще не зная, что в жизни героизм не всегда оборачивается во благо.
-- Лина, -- неуверенно позвал он меня. И заглянул в мои глаза. -- Послушай, Лина. Может быть, этот Даник действительно прав? И все станет на свои места, Лина. Ведь свобода -- это не обязательно, когда вне решетки...
Я резко оглянулась.
-- Ты хочешь сказать, что у меня ты не свободен?
Малыш гордо встряхнул головой.
-- Если хочешь - да! Это противоестественно скрываться от людей. Скрываться от людей -- это уже не свобода.
Ты с тем же успехом можешь завести попугая в клетке. И то мое положение гораздо хуже. На меня никто не может даже прийти посмотреть.
-- Сопляк! -- вновь не выдержав, крикнула я. И тут же осеклась, увидев его побледневшее лицо. И уже более мягко добавила. -- Малыш, ты просто понятия не имеешь, что такое попасть за решетку. Ты говоришь, Даник... Он действительно хороший малый, Но... Но, скажи, Малыш, кто ты для него? Кто? Молчишь? И правильно делаешь. Ты для него -- никто, Малыш. Просто еще один шаг к очередному доказательству своей безупречности и порядочности.
Он вспомнил то дело. Когда мы помогли женщие, обвиненной в убийстве мужа. Но, Малыш. Кто была та женщина? И кто был ее муж? Прокурор? Президент? миллионер? Он был никто! К сожалению, шанс на справедливость та женщина имела только потому, что пострадавший был простым человеком с улицы. И то -- ее оправдали, потому что дело вели неплохие ребята. Но в этом случае даже мы тебя не спасем, Малыш. И твой Даник ничего, ничего не решает. И ему легко теперь играть в совесть, потому что твоя судьба ему безразлична. А вот на прокурора ему не плевать.
-- Я так не думаю, Лина. Я считаю, Данику не плевать на меня. И мне кажется, он спасает меня больше, чем ты. Он спасает меня от главного -- от себя самого. И он прав, говоря. Что это низость -- скрываться. Человек должен отвечать за свои поступки. И ничего из меня не получится, если я смогу с этим жить. И уж точно. Я вряд ли когда-нибудь смогу сочинять. Я всю жизнь буду бояться. Мучиться. Я не смогу читать. Смотреть кино. Все мне будет напоминать о том, что я сделал. И не расплатился. И скажи, Лина. Зачем мне такая жизнь. И, скажи. Зачем я тебе нужен буду такой? Озлобленый, никчемный трус. Разве ты мечтала полюбить такого парня? И разве я позволю себя любить таким...
-- А я, Малыш... Я разве могу позволить, чтобы ты оказался в тюрьме. Я даже мысли такой не могу допустить! Поверь мне, я прекрасно знаю. что такое тюрьма. Самое сташное -- это не кошмарные ночи. Холодные стены. Одиночество. Самое страшное -- не грязь. Вонь. Ругань. Бессилие и постоянное унижение. Самое страшное -- это то, кем ты оттуда выйдешь, Малыш. Опустошенным. Больным человеком. С изувеченной психикой. Человеком, которому в жизни уже не нужны будут ни музыка. Ни искусство. Ни любовь. И которому, поверь, будет глубоко плевать на свою совесть.
И твоя судьба, Малыш, вряд ли станет кому-нибудь интересной. И вряд ли кто-либо примет в ней участие. Честь и честность ты посчитаешь великой роскошью. И разговоры об этом тебе покажутся пустыми, никчемными. Разговоры сытых баловней судьбы. Типа Даника. Твоя жизнь будет кончена, Малыш.
-- Не все ли равно, Лина. Она закончится в тюрьме. За решеткой. Или на свободе. За той же решеткой. Моя жизнь в любом случае кончена. И я согласен на ее завершение по всем правилам. В любом случае я виновен. Из-за меня погибла очень красивая, умная девушка. Я причинил столько боли ее близким. Я чуть не подставил Хорька. Следующая на очереди кто, Лина? Моя мать. Как она переживет известие о моей смерти...
И потом, может быть, самое главное -- это я сам. Я же не тот прежний инфантильный мальчик. И я вряд ли смогу с этим жить. Зная, что люди страдают по моей вине. А я, как последняя сволочь, спасаю свою шкуру. Которая ничего не стоит.
-- Малыш, твои слова можно истолковать и совсем по иному. И это тоже будет правильно. Девочку уже ничто не вернет. Филипп... Да, он страдает. Но, поверь, он будет потом страдать еще больше. Когда фактически невинного отправит на смерть.
Да, Малыш. Ты не ослышалася. Решетка в твоем положении -- не самое худшее. Никто не спасет тебя от беды, если тебя захотят засудить. И, поверь мне, Филиппу ничто не заменит дочь. И он будет чувствовать себя неспокойно. Зная, что виновник жив. Даже если и за решеткой. Поэтому говорю о смерти. Филипп может пойти на это. Но и сам же не сможет с этим жить. Потом... Твоя мать. Ты считаешь, ей будет лучше, если ты погибнешь? Ты ей вообще не хочешь оставить никакой надежды на твое спасение? Ты даже вспомнил о себе, Малыш. Но...
Но самое главное. Ты вообще не подумал обо мне. Да, не подумал. Ты вспомнил всех. Всех, кому причинил страдания. Но ты даже не вспомнил обо мне. Что будет со мной, Малыш? Нет, я не боюсь наказания. Я даже не так боюсь тюрьмы. Я боюсь за тебя... Если с тобой что-нибудь случится, моя жизнь будет кончена. Поверь мне. Я очень люблю тебя, Малыш. И ты не имеешь права думать только о себе... Ты теперь несешь ответственность и за мою судьбу...
Малыш побледнел. Опустил голову. Я не знаю, верила ли сама в свои слова. Если честно, то возможность оправдать Малыша была уже налицо. Я и Даник -- это немалая сила. К тому же, если Филипп по-прежнему любит меня. К тому же Филипп не из тех, кто любит пачкаться в чужой крови. Филипп все-таки по натуре чистюля. Но отступать я не хотела. Может быть, я действительно слишком боялась за Малыша. А может быть, я делала это из-за своего упрямства. Эгоизма. Просто ради себя.
Я уже не могла представить свою жизнь без Олега. Он стал мое собственностью. Частью моего дома. Частью моего драгоценного покоя. И никакие нравственные законы уже были не в силах меня с ним разлучить. Нет, грязная камера. Нет, дотошные пренебрежительные вопросы. Нет, ночь кошмаров за решеткой. Это не для человека, которого я горячо полюбила. И я поняла. Что главное теперь -- уехать. Главное -- достать паспорт для Малыша. И уехать, уехать. Далеко-далеко. И навсегда. Из этого города, в котором мы встретились и который хотел нас разлучить. В любом случае. Свободу мы как-нибудь переживем. И сумеем справиться с совестью.
Я повернулась к Малышу и ободряюще кивнула.
-- Мы скоро уедем, Малыш. Все будет хорошо. И ты будешь свободен. Навсегда. Ты сможешь свободно гулять со мной в парке. Мы будем таскаться по кафе и объедаться мороженым. Ты любишь мороженое, Малыш?
Он не отвечал. Нахмурив лоб, он о чем-то сосредоточенно думал. Вдруг он встрепетнулся. Улыбнулся и прикоснулся губами к моим волосам. Я облегченно вздохнула. Малыш любил меня. И остальное становилось неважным. Остальное теряло смысл. Смысл моей жизни был в одном. И замыкался на одном. На моей поздней любви...


Достать паспорт оказалось делом нелегким. Но риск, с которым я на это шла, был вполне опрвдан. У меня не было другого выхода. И законный путь в этом деле был для меня закрыт. Оставалось идти против закона.
Я знала человека, который этим занимался. Когда-то я ему здорово помогла, сократив срок до минимума. Я пожалела его больную жену и двух маленьких ребятишек. К тому же он был неглуп. Я бы даже сказала, интеллигентен. Что я высоко ценила в людях.
И вот спустя годы я обратилась к нему, сочинив какую-то преглупейшую и неправдоподобную историю про племянника. Запутавшегося в торговых махинациях. Стишов не поверил ни единому моему слову. И я, как можно естественней, улыбнулась ему в ответ.
-- Ну, тогда считай, что это нужно для дела, Стишов. С целью розыска одного наиопаснейшео преступника.
Стишов улыбнулся и поправил свои очки. Не иначе он был рожден для науки. Но только не для подделки документов.
-- А что, -- блеснул Стишов очками, - уже издали закон о праве обращаться за помощью к преступникам?
-- Это личное дело одного следователя, Стишов. К тому же очень милой и обаятельной женщины.
-- Нисколечки не сомневаюсь, Лина. Но вы идете на риск.
-- На риск мы идем вместе. Ты же не раз рисковал. А мне хочется узнать, что это такое. Говорят, повышается адренолин в крови. И говорят, это прелюбопытнейшее состояние.
-- В таком случае, вам лучше скатиться на лыжах с Эвереста. А я с удовольствием последую за вами. Это гораздо безопасней. Поверьте, не самое лучшее в жизни, Лина, жить в постоянном страхе.
-- Ну-у-у, -- я развела руками. -- у тебя есть надежный защитник.
И я протянула руку.
-- Надеюсь, на всю жизнь, -- пожал он руку в ответ.
Я молча кивнула. Впервые я шла на откровенную сделку с преступником. И впервые не видела в этом ничего страшного. Во всяком случае, адренолин в моей крови не повысился.
Распахнув дверь своего кабинета, я сразу же заметила посетителя. И мне это не понравилось. Неожиданости в последнее время ничего приятного не сулили.
-- Салют, Лина! -- слишком уж радостно приветствовал меня Даник. И его глаза возбужденно блестели. Он, как обычно, торжественно восседал на моем месте.
-- Знай свое место, Даник! -- по-настоящему взбесилась я. Он нехотя пересел за свой стол. Но торжествовать не перестал.
-- К тебе посетитель, Лина. Ольга Васильевна Лиманова, -- отомстил мне Даникик. -- Ты, кажется, что-то хотела ей сообщить?
Он мог бы и не представлять посетительницу. Я сразу же догадалась, кто она. Едва взглянув ей в лицо. Ну, конечно, те же зеленые раскосые глаза, в которых застыл страх. Те же полноватые чувственные губы. Те же густые темные волосы. Такие же неуверенные жесты. Но главное. От нее исходило необъяснимое обаяние. Несмотря на незапоминающуюся внешность.
-- Ну же, -- не унимался этот негодняй Даник. -- Ну же, Лина! Говори! Ты же так во всем уверена. У тебя есть неопровержимые доказательства. Основанные на твоей интуиции. На твоей логике. Знании психологии преступника. У тебя в запасе даже анонимный звонок и сидетель по имени Хорек. Теперь ты с чистой совестью можешь сообщить важную новость матери этого парня.
-- Прекрати, Даник, -- грубо перебила я его. -- Я бы вообще предпочитала разговариваь без свидетелей.
-- Я не просто свидетель, увы, -- Даник развел руками. -- Я тоже имею отношение к этому делу. И к розыску подозреваемого. Поэтому имею право находиться в этом кабинете. Который, кстати, по счастливой случайности и пока мой тоже.
К сожалению, Даник имел это право. Хотя с преогромным удовольствием я бы вышвырнула его за дверь. Как нашкодившего кота.
-- Я не гоню тебя, Даник. Но прошу, не корректировать мою речь. Я знаю, что мне сказать.
Как раз я понятия не имела, что говорить. Я совсем недавно обещала Малышу, что не сообщу матери о его так называемой смерти. Что найду нужные слова, которые вселят в ее душу наджду. Но в кабинете по-прежнему торчал улыбающийся Даник. И я тянула время, еще не зная, как выпутаться из этой ситуации. Но первой начала говорить, к моему удивлению, мать Олега.
-- Не надо... Не надо ничего сообщать, -- на ее глазах выступили слезы. -- Я уже знаю... И я не верю. Он не мог покончить с собой. Не мог... Я не верю в его смерть. Нет, я посто уверена, что мой мальчик жив. И прошу... Нет. Я требую, чтобы вы продолжили его розыск.
Черт побери! Круг сужается. Мать требует продолжения розыска. Значит, должно продолжаться и расследование. Значит, вновь постоянный страх за Малыша. Постоянная ложь. Уловки. Чтобы его спасти. Господи, как я от этого устала. Нет, я не могу это допустить. Придется этой дамочке распрощаться с надеждами.
-- Вы не можете быть в этом уверены, -- отчеканила я. -- Более того, как бы вам не было это больно слышать. Я убежедена, что ваш сын утонул. Он покончил собой.
-- Да нет же! Нет и нет! -- закричала она. И в ее глазах уже не было страха и неуверенности. Ее взгляд стал решителен и строг. -- Мой сын не мог наложить на себя руки. И как вы можете быть в таком уверенны? Как? Создается такое ощущение, что вы хотите видеть его мертвым. Чтобы поскорее закрыть еще одно дело.
-- А у меня такое ощущение, -- не выдержала я, повысив голос. И начисто забыв про существование Даника. -- А у меня ощущение. Что вы поскорее хотите увидеть его в тюрьме! Поймите... Если вы верите в то, что он жив... Дайте ему еще один шанс выжить. Избежать тюрьмы! Зачем вам требовать продолжения дела! Вы же сами подставляете сына под пулю! Впрочем, -- я махнула рукой. -- Эти разговоры бессмысленны. Не хочу вас обнадеживать. Но Олег Лиманов, к сожалению, мертв. Мне очень жаль.
Она всхлипнула. Закрыла лицо рукаи. Словно мои жестокие слова ударили ее по лицу. Затем она собралась с силами. И посмотрела на меня холодным взглядом. Так умел смотреть Малыш. Когда понимал, что я не права.
-- Я не знаю. Поймете ли вы меня... Но это, если хотите, материнское сердце. Оно мне говорит, что он жив. Мой мальчик много испытал в жизни. Но никогда не отчаивался. Поймите... У него умер отец. Я больше скажу. Он утонул. Мальчик его очень любил. И когда море навсегда забрало его тело. Он мне сказал: "Знаешь, мама. Что угодно. Только не такая смерть. Те, кто рожден у моря, не могут так умереть. Это ошибка. Море не может причинить боль. И я предпочту любую смерть. Только не эту..."
Это его слова. Я их хорошо запомнила. Мой мальчик... Он очень любил жизнь.
-- И вы же... Вы же предпочтете увидеть его жизнь в тюрьме! На нарах! Мало того. Что он был вами же выброшен на улицу! Вы еще хотите упечь его за решетку! Вот она. Материнская любовь!
Я разошлась не на шутку. Я уже не держала себя в руках. Мне так надоело быть сильной. И в глубине душу я понимала. Почему мне так не понравилась эта женщина. Я не могла смириться, что в жизни Малыша есть еще один человек. Который любит его не меньше меня. Которому он не меньше меня нужен. И который, возможно, ему дороже всего на свете. Меня же оттесняли на второй план. И я не могла это вынести. Я хотела, чтобы Малыш любил только меня. И принадлежал только мне.
-- Если бы не вы... -- продожала я бросать ей в лицо несправедливые обвинения. -- Если бы не вы... Он, возможно, никогда бы не оказался втянут в такую историю. И теперь... Вы всему миру хотите доказать, что он жив. Вы что, надеетесь, что его здесь встретят с распростертыми объятиями?
-- Не вам меня судить, -- мать Олега гордо встряхнула головой. И я с тоской отметила, что она еще к тому же почти моего возраста. -- Я никогда плохо не относилась к сыну. И ему не в чем меня упрекнуть. И если я решила создать семью. Если я полюбила другого... Это мое право. И я знаю. Что рано или поздно сын поймет меня. А это... Это трудный возраст. Я не знаю, есть ли у вас дети...
-- Да! черт побери! -- заорала я. -- Да! Да! Да! У меня есть дети! И я бы своего сына никогда в жизни не подставила! И если ему был бы дан шанс. Я бы помогла им воспользоваться! А не бегала за сыщиками с мольбами словить его поскорее!
-- Если у вас есть дети, -- спокойно ответила мать Малыша. Вопреки моим абсолютно непрофессиональным воплям. -- Если у вас есть дети, вы поймте меня. Главное -- это чтобы был жив мой сын. Пусть за решеткой. Но жив. Если он заслуживает тюрьму, мы переживем эту трагедию вместе. Но, если... если он погиб... Я тоже имею право об этом знать. Я -- мать. И я хочу похоронить его своими руками. Мне нужна правда. И я чувствую. Вы не желаете мне помочь ее отыскать. Но я не отступлюсь. Я буду бороться доконца.
И она, едва кивнув, медленным шагом вышла из кабинета. Спокойно прикрыв за собой дверь.
Я неподвижно сидела, уткнувшись носом в свой стол.
-- Лина! -- окликнул меня Даник. И я вздрогула. И только теперь вспомнила о его существоавнии. Черт побери! Очередной промах!
-- Что, Даник? Получил удовольствие от стычки двух дам не первой свежести?
Он усмехнулся.
-- А я и не знал, что у тебя есть ребенок. Он что, незаконнорожденный, раз ты его скрываешь.
-- Не волнуйся. Скоро я его узаконю.
Даник оценил мою шутку. И, хохотнув, показал все свои тридцать три безупречных зуба.
-- Но теперь-то ты, Лина, хоть чуть-чуть усомнилась в том, что права.
-- Более того, Даник. Я еще больше убедилась в правильности своих действий. Отец этого парня утонул. Поэтому он легко мог последовать его примеру. А эта его мать... Эта неврастеничка. Просто не может смириться со смертью своего малыша.
-- Невростеничка? -- Даник удивленно взметнул брови. -- А мне показалось, она гораздо уравновешенней тебя. Хотя ты всегда отличалась сдержанностью.
-- Что-то поледнее время тебе много стало казаться, Даник. Ты, наверное, устал. Наша работа не из легких. И я подумала... Не хочешь ли ты взять внеочередной отпуск. Я бы замолвила за тебя словечко.
-- Играешь уже в открытую, Лина? Я и не подозревал, что ты такой азартный игрок.
-- Я не игрок, Даник. Я крупье. И за тобой выбор -- играть или нет. Это все-таки риск. Можно все спустить за один вечер.
-- Ничего, я попробую. В игре все решает случай. Главное, чтобы крупье не оказался шулером.
Я не ответила. я давно уже играла не по правилам. Но Данику об этом не обязательно знать...


Паспорт должен был быть готов через неделю. Еще неделю нам с Малышом предстояло мучиться сомнениями, страхом. Хотя страх как-то медленно и безболезненно стал нас покидать. Может быть, потому, что мы только сейчас по-настоящему поняли, что значит быть вместе. Что наша любовь не боится угроз и расправ. Единственное, чего она могла бояться -- это разлуки. И мы подолгу мечтали, как скоро, совсем скоро мы навсегда покинем этот маленький город у моря.
-- Лина, -- Малыш со всей силы прижал меня к себе, -- наконец-то, Лина, совсем скоро, всего через неделю. Я смогу купить тебе цветы. Какие ты больше всего любишь цветы, Лина? Розовые или белые?
Я вдруг вспомнила, что муж мне всегда дарил розовые гвоздики. А Филипп -- белые астры.
-- Я люблю синие цветы, Малыш. Скоро будет лето, и мы их вместе отыщем. Ладно?
Малыш заглушал мои слова поцелуями. Горячими. И почему-то отчаянными. Он целовал меня до боли. И я не испытывала боли.
Мне так хотелось быть с ним каждую минуту, каждый миг. Но он кроме меня полюбил одиночество. Он много думал. Много читал. И я увидела, насколько он позврослел. И в уголках глаз я заметила первые морщины. Мой Малыш становился мужчиной. Он словно хотел. Пытался. Надеялся догнать меня в возрасте. Он торопил свое время, но это было невозможно. А я была бессильна остановить свое.
Мы в это время могли положиться только на любовь. Нежность. Словно пытались испить свою любовь и нежность до последней капли. Словно чувствовали, что у нашей любви нет будущего.
Как-то он мне сказал.
-- Странно, Лина.
-- Ты о чем, Малыш?
-- Ты знаешь, я за всю жизнь не прочитал столько книжек, сколько у тебя. Я за всю жизнь столько не думал, сколько у тебя. Я за всю жизнь столько не любил, сколько у тебя. Такое ощущение, что жизнь на прощанье подарила мне все свои радости.
-- Не смей так говорить, Малыш, -- я испугалась и прикрыла ладонью его рот.
-- Я хочу честно тебе сказать. Такой тип женщин... Ну, в общем, мне никогда не был интересен. Они казались слишком старомодными, слишком скучными и слишком образованными. Я и не представлял, что с ними можно делать.
-- А я не представляла, Малыш, что можно делать с такими, как ты. Пустыми. Инфантильными. Невежественными.
-- Я, Лина, понял одну вещь. Людей вообще нельзя судить, не зная их, -- сказал Малыш, словно отвечая на мой вопрос. -- И я это понял с тобой.
-- И я это поняла. Но только благодаря тебе.
-- Но я еще понял, Лина. Суд все равно существует. Независимо от нас. И от него никуда не скроешься.
Я испуганно вздрогнула. Я вновь и вновь прочитывала на этом дорогом мне лице неотступную, вызывающую печать неизбежного конца.
Я иступленно, до боли. Словно в последний раз стала целовать это дорогое лицо. Я словно пыталась своими поцелуями стереть это страшное клеймо. И мне это вновь удалось.
Малыш улыбнулся. потянулся. И поднял взгляд вверх. Словно увидел там наше солнце. Упрямо пробивающее холодную зиму. И на его лице вновь сияло счастье.
-- Ты самая отважная женщина в мире, Лина, -- его взгляд внезапно стал слишком серьезен. -- Но я тебя отгадал. Твоя страсть способна толкнуть тебя на любое предательство. Но это я в тебе тоже люблю. Потому что это настоящая страсть.
Он взял меня на руки и унес в нашу безлунную и беззвездную комнату. Туда, где никакая луна. И никакие звезды не могли стать свидетелями нашей пылкой и нежной любви.


Через неделю был готов паспорт. Через неделю были взяты билеты. Туда, где нас никто не смог бы найти. Потревожить. Разлучить. И разрушить наше предстоящее счастье.

Накануне вечером зазвонил телефон. И я уже не испугалась телефонного звонка. Я спокойно подняла трубку.
-- Лина, -- улышала я знакомы низкий голос и недовольно поморщилась. Но тут же, взяв себя в руки, ответила мягким голосом.
-- Здравствуй, Филипп.
-- Приезжай, Лина. Пожалуйста, приезжай.
-- Понимаешь, Филипп, -- неуверенно начала я, но он тут же опередил мой отказ.
-- Ты знаешь, по уши влюленный в тебя твой бывший подчиненный...
Опять Даник! Только при упоминании одного его имени. Мне уже становилось плохо.
-- Так вот, Лина. Он по-прежнему пытается докапаться до истины. Я не знаю, что в данном случае он подразумевает под истиной. Я тебе, конечно, верю, Лина. Но... Я же не могу, не имею права ему запрещать. К тому же, мать этого парня никак не успокоится. Оббивает все пороги. Хотя дело закрыто...
-- Я приеду, Филипп. Подожди. Я скоро приеду.
Я не красилась. Не мыла голову. Не стояла долго у зеркала, разглядывая свое осунувшееся лицо. Я не выбирала наряд. И в волнении не курила сигарету за сигаретой. Это был пройденный этап моей так и не состоявшейся любви с Филиппом.
Я натянула старые джинсы, порванный свитер. И растрепала волосы. Да. Филиппу, эстету и чистюле, мой вид вряд ли придется по вкусу. Во всяком случае, мне этого очень хотелось.
Малыш долго и внимательно меня разглядывал. Я знала, что выгляжу не самым соблазнительным образом.
-- А куда ты собралась, Лина?
Я не ответила.
-- Но в одном я хотя бы уверен -- не на свидание. Любой мужик от тебя сегодня бы сбежал, -- неудачно пошутил он.
-- А ты, Малыш? -- улыбки у меня не получилось.
Он махнул рукой.
-- Куда я денусь? От тебя один путь -- в камеру.
Я обвила его шею руками.
-- Ну в таком случае -- только со мной.
И я выскочила на улицу.
Филипп, не успев открыть дверь, тут же сгреб меня в охапку.
-- Лина, если бы ты знала... Как я соскучился, Лина...
Я попыталась вырваться из его цепких объятий. Но безуспешно.
Филипп сам слегка отстранил меня. И оглядел с ног до головы.
-- Как ты прекрасно выглядишь, Лина, -- выдохнул восхищенно он. -- Ты все хорошеешь и хорошеешь.
Черт побери! Вот уж правду говорят, что у любви нет глаз.
-- Ты что-то собирался рассказать про Даника? -- попыталась я перевести разговор.
-- Даника? -- непонимающе переспросил Филипп. И тут же махнул рукой. -- А, черт с ним! С этим мальчишкой. Ты, Лина, -- самый лучший в мире сыщик. Ты -- самая лучшая в мире женщина. И я верю только тебе.
И он доверчиво заглянул в мои глаза. И вдруг напомнил Малыша. А, может быть, Даника. Какие они в сущности дети, мелькнула у меня мысль. И тут же пропала, заглушенная поцелуем моего бывшего возлюбленого. Которого я давным- давно не любила. И с которым сегодня ночью предала Малыша. Оправдывая себя и себя презирая.
Мне пришлось выдержать и это. Может быть, самый низкий поступок в моем последнем деле. Но я выдержала эту ночь. Я симулировала страсть. Я придумывала нежные прикосновения. И нетерпеливость. Я придумывала вздохи и пылкие слова. Я придумыавла горячее дыхание и бешеную скорость сердечных ударов.
Я просто симулировала любовь. Филипп был далеко не глуп. Он все прекрасно понял. Но нам от этого легче не стало.
Филипп меня отвез на машине. Ранним утром. На душе было пусто. К тому же я не выспалась. И весь мир мне представлялся сонным. Вялым. Ничтожным. Я гнала воспомнания минувшей ночи. Но они нагоняли меня. И до боли вонзались в совесть.
У моего дома Филипп резко притормозил машину.
-- У тебя свет, Лина, -- он удивленно кивнул на мои окна.
Я похолодела. Малыш включил свет. Почему? Он всегда помнил о нашем уговоре. Это слишком опасно. Что заставило его пренебречь всеми предосторожностями. Это не к добру.
-- Свет? -- как можно беззаботней переспросила я. -- Да! Боже! Я, как всегда, рассеянна.
Филипп недоверчиво посмотрел мне в лицо.
-- Никогда не замечал за тобой рассеянности. Ты всегда отличалась завидной собранностью.
Я как можно правдоподобнее улыбнулась. И прильнула губами к его губам.
-- Единственный настоящий поцелуй за всю ночь. Ты передо мной словно все время оправдываешься.
Я устало откинулась на спинку сиденья.
-- Прости меня, Филипп. Прости, -- я искренне попросила у него прощения. За все. За мою ложь. За мою нелюбовь. И за предательство.
-- Я так устала, Филипп. Если бы ты знал, как я устала. Все обязательно пройдет, Филипп. Ты поверь.
-- Я верю, Лина, -- он благодарано на меня посмотрел.
И больше ничего не сказав и не спросив, уехал.
Малыш не спал. В его комнате вызывающе горел свет. А он, положив руки за голову, уставился в потолок и бубнил себе под нос какую-то однотонную мелодию.
-- Малыш! -- виновато улыбнулась я. И дыхнула на него январьским утренним холодом. -- Почему ты не спишь, Малыш? И почему ты включил свет? Нам еще совсем немножко нужно подумать об осторожности.
Я прижала его к своей груди. Он не вырывался. Он сделал вид, что не заметил моей измены. А может быть, он, действительно, ее не заметил. Потому что был слишком молод для этого.
-- Нужно собираться, Малыш, -- и я взглянула на часы. -- Уже совсем скоро мы узжаем.
-- Я уже собрался, Лина.
-- Правда? -- удивилась я. И только теперь заметила его сумку и гитару, прильнувшую к двери.
-- А мне? Мне ты поможешь собраться, Малыш? -- я вновь попыталась прижать его к себе. Но на этот раз он резко отстранился. И вскочил с постели. И закурил.
-- Лина, -- начал он медленно. -- Послушай, Лина.
Неприятный холодок пробежал по моему телу.
-- Я должен тебе сказать...
-- Скажи... -- резко пребила я его.
-- В общем, я поеду один.
-- Нет! -- крикнула я. -- Нет, нет, и нет!
-- Да, -- решительно ответил он. Глядя мне прямо в глаза.
И тут я поняла, что он решил окончательно. И ничто не сможет поколебать его решения.
Я вскочила с постели. И подбежала к нему.
-- Малыш, Малыш, -- я тормошила его за плечи. И пыталась заглянуть в его зеленые кошачьи глаза. Но на сей раз он отводил взгляд.
-- Нет, Лина, -- упрямо мотал он своей лохматой головой.
-- Неужели из-за сегодняшней ночи, Малыш? Ты сошел с ума! Это такая чушь! Я тебе все объясню. Ведь все-все я делаю только ради тебя! И ради тебя я пошла на это. Сегдняшняя ночь не в счет, Малыш...-- бессвязно лепетала я.
Он искренне удивился.
-- Ты о чем, Лина?
Нет, он действтиельно не догадывался о моей измене. Он действительно был слишком молод для таких догадок.
Я беспомощно на него посмотрела.
-- Тогда я не понимаю, Малыш.
-- Лина, -- он взял мою руку. -- Послушай, Лина, так будет лучше. Поверь. Я не хочу губить твою репутацию. Я не хочу рушить твой устоенный благополучный мир. Я не хочу коверкать твою судьбу.
И он вновь отвел свой зеленый взгляд.
Я выдернула руку. И скривилась.
-- Это ложь. Ты лжешь, Лиманов. Бесстыдно, нагло лжешь. Тут совсем другое. Меня не проведешь, Лиманов. Тут совсем другое.
Он махнул рукой.
-- Как тебе будет угодно. Значит -- совсем другое.
-- Ну что, что?!
Он не отвечал. Только изредка затягивался глубоко сигаретой.
-- Ну, тогда я отвечу. Я тебе уже не нужна. Просто не нужна!
-- Лина, опомнись, -- пытался он вяло защищаться. Но меня уже трудно было остановить. Я подурнела. Поглупела. Бешенство распирало мою грудь. Ненависть застилала глаза. Злость сдавливала горло
-- Ну, конечно! Конечно! Ты все получил! Я обеспечила тебе безопасность. Я достала для тебя пспорт. А теперь... Теперь тебе нужна свобода... Но не я... Конечно, зачем я? Со своей навязчивой полуматеринской любовью. От которой тебя уже тошнит! Фрейд оказался прав. Фрейд со своей идиотской теорией победил! Ты выжал из моей любви все что мог. И теперь выбрасываешь ее как использованную тряпку. Теперь тебя вновь ждут грязные подвалы. Пошлые словечки... И девочки... Молоденькие... Златокудрые... Развязные... С презрительным взглядом... Как эта... Эта...
-- Не тронь ее, -- сквозь зубы процедил он.
Его сдавленные слова стали последней каплей в моем безудержном гневе. Ненависть перекосила мое лицо. От слез оно покраснело и вспухло.
-- Ты меня никогда не любил! Ты меня никогда не любил! Ты меня никогда... -- как заученный текст твердила я.
Он вздрогнул от этих слов. Наморщил лоб. Словно какая-то мысль посетила его. И повернулся. И упрямо посмотрел мне в глаза.
-- Да, Лина. Я тебя никогда не любил. Так будет лучше. Я тебя никогда не любил. Считай, что старина Фрейд победил.
Я размахнулась. И со всей силы ударила его по лицу. И на этот раз он не сопротивлялся. Он как-то сгорбился. Посерел. Погрустел. И, шаркая ногами, пошел к выходу. Возле дверей он приостановился. И оглянулся.
-- У тебя сильный удар, Лина, -- эти слова были единственными, сказанными мне на прощанье. И он плотно прикрыл за собой дверь.
Бежать за ним было бессмысленно. Я это знала. Я знала. Что он уже не вернется. К тому же -- устраивать скандал на улице не входило в мои привычки.
Я металась по комнате растрепанной кошкой. Отчаянно грызла косточки пальцев. Меня охватил дикий неудержимый озноб. Я не знала, что делать. Я не знала, что предпринять. Я знала одно. Я его безвозвратно теряю. И я уже видела, что он садится в поезд и уезжает туда, где будет свободен и счастлив. И конечно же, не со мной. А с какой-нибудь девочкой с золистыми волосами, которым завидует само слонце. И я уже видела, как он прикасается губами к ее лицу. Как нежно гладит ее руки. Бросает к ее ногам букетик полевых синих цветов. Нет! Только не это! Нет! Только не это! Уж лучше решетка. В конце-концов, у меня будет возможность видеть его каждый день. В конце-концов я найду способы вытащить его оттуда. В конце-концов у меня появится шанс вернуть. Нет, возродить. Нет, начать нашу любовь.
И моя дрожащая рука стала быстро, нервно крутить диск телефона.
-- Даник! Алло! Ты меня слышишь, Даник! Даник, я была не права. Но я исправляю ошибку! Ты еще можешь успеть! Пятый вагон. Он там, Даник! Потом. Потом все объясню. Нет времени, Даник. Поторопись. Пожалуйста, Даник, поторопись.
И я бросила трубку. И, уткнув голову в колени, бесконечно долго сидела, не шелохнувшись. И не думая уже ни о чем. Неожиданно для себя я успокоилась. Мой тихий уютный дом вновь стал моим. И что происходило вне его стен -- меня уже не волновало. Я вновь заслужила покой. И наконец приблизилась к шкафу. И вытащила из него свой дорогой костюм. И аккуратно, через марлю, стала его гладить...


Я шла по длинному полутемному коридору в свом дорогом английском костюме, плотно облегающем мою стройную фигуру. Мои волосы были аккуратно уложены в высокую пышную прическу. И моя голова была гордо приподнята вверх. И в моих глазах прочитывались присущие мне увренность и непоколебимость.
Со мной почтительно здоровались. Пожимали руку.
-- Вы прекрасно сегодня выглядите, Лина.
-- Давно мы вас не видели в таком приподнятом настроении.
-- Мы слышали вы удачно завершили дело, Лина.
-- Впрочем, в вашем высоком профессионализме и принципальности никто и не сомневался.
Внезапно на моем пути очутился Даник. Он со всей силы хлопнул меня по плечу.
-- Здорово, старик! В костюмчике тебе -- класс! Молодец, что сняла джинсы. К тому же они давным-давно вышли из моды.
Он молол всякую чушь, едва поспевая за мной. И суетливо прыгая возле меня. И глаза его возбужденно блестели.
-- А ты умница, Лина. Я, честно говоря, тебе до конца не верил. Извини, старуха. Ну, как ты его ловко вычислила. И от меня скрыла! Слава целиком достается тебе. Я пожимаю твою мужественную руку, -- и он схватил меня за руку и крепко ее затряс.
-- Славу разделим вместе, Данилов, -- я вяло пожала ему руку в ответ. Но сегодня он меня уже не раздражал. Я вновь увидел в Данике хорошего парня и верного товарища.
Филипп возник так же неожиданно, как и Даник. И встал на моем пути. Заметив Даника, он недовольно поморщился. И тут же. Демонстративно повернувшись к нему спиной, обратился ко мне.
-- Это твое лучшее дело, Лина. Я так тебе благодарен. Честно говоря, я до конца не верил тебе. Ты извини. Мне казалось, что ты назло мне хочешь оставить это расследование незавершенным. Но я рад. Ты как всегда выше мелочных обид. Я признаю свою ошибку. И уже готовлю приказ о твоем повышении. Ты это честно заслужила. Но как ты могла напасть на его след, умница! И где он мог только скрываться!
Мне вдруг захотелось схватиться за голову. Затопать ногами. И заорать на весь мир, что это я скрывала его. Это я уберегала его от предстоящего зла. От предстоящей несправедливости. И предстоящей неизбежности. Я скрывала его, потому что люблю. Я предала его. Потому что люблю.
Но я по-прежнему стояла на том же месте и по-прежнему молчала. Ты ошибся, Малыш. Ты ошибся, когда говорил, что я самая бесстрашная женщина в мире. Это неправда. Напротив. В моей голове уже зрели новые выдумки, версии, планы. Как выйти из этой истории чистой. За решетку я не хотела. И я почему-то была уверена. Что Малыш будет молчать.
Филипп не выдержал. И крепко обнял меня. Даник тактично отвернулся, насвистывая под нос какую-то чушь.
-- Я только не мог понять одного, -- задумчиво сказал Филипп. -- Почему он решил сам явиться с повинной? Ведь билет и ложный паспорт были у него в кармане. А он даже не отправился на вокзал. Что ему помешало? Ты случайно не знаешь, Лина? Впрочем... Впрочем, вопросы потом...
Мои ноги отяжелели. Мое лицо вмиг осунулось. И я уже чувствовала тяжесть кругов под глазами на моем бледном. Осунувшемся лице. Казалось. Я вот-вот рухну на пол. Он сам... Малыш сам явился с повинной. Он не хотел. Чтобы я поняла. Он знал, что я могу помешать, отговорить, переубедить. Малыш не бросил меня. Малыш сделал поседнюю попытку спасти меня. Он сам явился с повинной...
-- Что ты сказала, Лина? -- Филипп взял меня под руку.
-- Я? Нет, ничего, -- пробормотала я.
Мы подошли к кабинету.
-- Он там, -- кивнул Даник. -- Тебе помочь?
Я бессмысленно покачала головой.
-- Как знаешь. Твое дело. Но этот парень правильно сделал. Может он и не станет композитором. Но спасти самого себя у него есть шанс.
Даник широко распахнул передо мной дверь.
Я вошла в кабинет. Малыш сидел, понурив голову. Совсем по-детски съежившись. Он напоминал напроказившего ребенка. А на его крепкой шее. Поверх свитера. Нектати. Смешно болталась "бабочка". Что бы принять условия моей. Совершенно чуждой и незнакомой ему жизни. Которую он когда-то сделал ради меня. Чтобы меня покорить.
Наконец он медленно поднял глову. И столкнулся с моим взглядом. И вздрогнул.
-- Следователь Леонкова будет вести ваше дело, -- сухо сказал Филипп. И его кулаки непроизвольно сжались. -- Вы добровольно явились с повинной, хотя спустя много времени. Следователь Леонкова сумела вас вычислить. Она успела предупредить...
-- Не надо, Филипп? -- не выдержав, выкрикнула я.
Глаза Малыша беспомощно забегали по моему дорогому костюму.
-- Успела предупредить, Лиманов. Что вы сегодня должны уехать. Вы запланировали ваш побег. Сумели даже достать паспорт. И это усугубляет вашу вину. В этом деле много неясностей, но я могу спокойно и с чистой совестью отдать ваше дело в руки следователя Леонковой. Она опытный работник и я вам не советую ей лгать. Опыт и порядочность ее еще никогда никого не подвели.
Малыш усмехнулся и прошептал потрескавшимися до крови губами:
-- А я и не сомневаюсь.
Комок подкатил к моему горлу. Я крепко стиснула зубы. Чтобы не расплакаться.
-- Я хочу остаться с ним наедине, -- хриплым голосом выдавила я, плохо соображая.
... Мы сидели напротив друг друга. И смотрели друг другу в глаза. Наконец я не выдержала. Встала. Вполтную приблизилась к нему и опустилась возле него на корточки.
-- Я только хотела быть рядом с тобой, Малыш. Поверь. Я тебя не предавала. Я всего лишь хотела быть рядом с тобой... Я не хотела этого, Малыш... Я не хотела...
Он молчал. Он смотрел мимо меня. Его лицо дышало холодом.
-- Я вас слушаю, следователь Леонкова, -- глухо выдавил он.
Я вздрогнула. Услышав свою фамилию из его уст. И уткнула голову в его колени. И беззвучно заплакала. Он со всей силы сжал кулки, глубоко вдохнул. И не выдержал. И крепко-крепко обнял меня. И поцеловал мое зареванное лицо.
-- Я слушаю тебя, Лина, -- прошептал он. И на его губах уже не выступали капельки крови.
Я подняла лицо. Мокрое от слез. И увидела, вновь увидела. Отчетливо. Почти физически ощутила печать неизбежного конца на постаревшем лице моего Малыша.
-- Нет! -- выкрикнула я. -- Нет! Нет! Нет!
Сквозь слезы шептала я.
-- Мы еще поборемся, мой Малыш. Мы еще поборемся...


Вечером, в пустой комнате. Еще сохранившей теплоту моего возлюбленого. Я читала записку. Написанную детским неровным подчерком.
" Лина, моя милая, моя дорогая Лина. Я не оставляю тебя. И не предаю. Я всегда буду помнить тебя. И всегда любить. Но я должен туда явиться, Лина. Обязательно должен. Я узнал другую жизнь. И в этом мне помогла ты. И чтобы я имел полное право жить в этой жизни, заслужить ее и тебя, я должен явиться туда. Наказание -- это не самое страшное. Куда страшнее жить безнаказаным, жить с вечным чувством вины. Мы бы не выдержали такую свободу, Лина. И наша любовь неизбежно бы разрушилась. Теперь она всегда будет с нами. И уже есть надежда на будущее для нашей любви. Я люблю тебя, я целую тебя. У тебя самые красивые волосы, Лина. И солнце может завидовать только им. И джинсы твои -- класс. Только не вешай нос, моя девочка. Ты же самая бесстрашная в мире. У нас так было мало времени. И я не смог тебе подарить синие цветы. Но за это время я все-таки сумел сочинить для тебя музыку. Это не совершенство. Но разве нам нужно это совершенство. Нам ведь достаточно малого... Спасибо тебе за любовь, спасибо тебе за веру в меня. Ведь ты в меня веришь. Правда, Лина?"

САЙТ ЕЛЕНЫ САЗАНОВИЧ

Гостевая книга